Водораздел
Шрифт:
— Час назад, наверно, ушел отсюда. Все заседали, — сообщил дежурный и показал из окна дом, в котором жил Лонин.
Донов отправился к Лонину.
— Он уже спит, — ответил ему испуганный женский голос, когда он, наконец, достучался. — Господи, и ночью покоя нет, — проворчала женщина и ушла.
— Кто там? — через некоторое время спросил голос Лонина. — А-а, ты!
Лонин, с наганом в руке, открыл дверь.
Когда Донов вкратце рассказал, что случилось в Кеми, Лонин долго и мрачно молчал. Такой поворот событий был для него неожиданным. До Сороки дошли, правда, слухи, что отряд железнодорожной охраны спешно покинул Кемь, но никто не знал почему.
— Просто чудо, что они тебя-то отпустили, — проговорил он, наконец.
— Видишь ли, я служу в регулярной армии, — пояснил Донов. — А официально они войну России не объявляли.
Мать Лонина, краем уха услышав рассказ Донова, испуганно крестилась перед иконой. «Господи милосердный, помилуй моего сына. Не надо было хлеб у монахов брать. Опять меня, несчастную, покинет…» — решила она, услышав, что гость и сын говорят о какой-то эвакуации.
Тем временем Лонин оделся.
— Ты, мать, не тревожься. Я скоро вернусь. А на завтрак поджарь нам селедочки свеженькой.
Лонин пошел в Совет, Донов вернулся на станцию.
Утром на улицах поселка встревоженными кучками толпились люди, рассматривая появившиеся на телеграфных столбах бумажки.
— Что это такое?
— Приказ. Слушай.
— …все имущество, являющееся собственностью Советской России, а именно: движимое имущество железной дороги, продовольствие, имущество учреждений — подлежит эвакуации… — читал кто-то по складам приклеенный на столбе приказ № 1, подписанный Лениным. — Имущество, которое невозможно эвакуировать, подлежит сожжению…
— Боже ты мой! Неужто сожгут?
И перепуганные обыватели, истолковавшие этот приказ в том смысле, что сожжено будет также и их имущество, охая и ахая, бежали домой.
Тем временем эвакуация имущества уже началась. Из поселка на станцию на мобилизованных у богатеев лошадях везли ящики и мешки, которые на тех же лошадях в старое доброе царское время были привезены на склады купцов и лесозаводчиков. Лошадям, конечно, было безразлично, что и куда они везли, но их владельцам это было далеко не все равно. Затаив бессильную злобу, наблюдали они, как их лошади, вытянув шею и свесив голову, тащили добро на станцию, где стоял наготове товарный состав. Грузили товары в вагоны красноармейцы и рабочие-железнодорожники.
Интервенты, занявшие Кемь, и их белогвардейские приспешники пока еще не появлялись. Почему-то не показывались, они и в Шуерецком. Но положение в Сороке становилось час от часу напряженнее, и с эвакуацией надо было торопиться. Поднимали головы затаившиеся до поры до времени «камбалинцы». После того, как был разогнан Совет, оказавшийся в руках местного богатея Камбалина и его единомышленников, камбалинцы действовали исподтишка, выжидая благоприятного для открытого выступления момента. Правда, у них было маловато оружия, да и рискованно еще было выступать с оружием в руках. Зато они постарались, чтобы на весеннюю путину в море ушло побольше мужиков, входивших в Красную гвардию. Теперь, когда началась эвакуация, они усиленно распространяли всевозможные провокационные слухи, подбивая крестьян на выступление против «грабителей» из рабочего поселка. Донова и Лонина эта вылазка контрреволюционных сил не застала врасплох. Они предвидели ее и еще ночью предприняли контрмеры. Одной из них был арест в качестве заложников некоторых из местных богатеев. Взят был под стражу и Камбалин. Во дворе школы собралась толпа возбужденных его сторонников.
— Пусть Лонин идет сюда и дает отчет, — кричали из толпы.
Выходить к толпе, которую легко было спровоцировать на самосуд, было рискованно. Но Лонин пошел.
Когда он появился на дворе школы, в толпе наступило грозное молчание. Председатель совета пришел один, без вооруженной охраны, и все притихли, словно выжидая.
Лонин поднялся на крыльцо.
— Вы, по-видимому, уже знаете, что англо-французские и американские… — начал он.
— Знаем! — закричали из толпы. — Без тебя знаем.
— Уже в Шуерецком!
Лонин поднял руку и, дождавшись тишины, сказал:
— В Шуерецком их нет, Это провокационный слух, пущенный камбалинцами.
— А куда вы дели Камбалина? — перебил его злой выкрик. — Зачем вы их взяли? Чтобы расстрелять?
— Дайте ему говорить!
— С Камбалиным ничего не случится, — спокойно продолжал Лонин. — Но если раздастся хоть один выстрел из-за угла, то…
— То что? Расстреляете, да?
Лонин ответил не сразу. По лицам собравшихся он видел, что большинство не поддерживает крикунов, стоявших одной кучкой.
— Все будет зависеть от вас, — сказал Лонин, делая нажим на слове «вас» и глядя при этом на кучку крикунов. — Но я думаю, что вы понимаете положение и что у вас хватит терпения выслушать меня.
Недовольный гул, стоявший над толпой, постепенно стих. Даже самые отчаянные головы помнили о том, что на станции и в рабочем поселке находилось около ста человек вооруженных красноармейцев и красногвардейцев.
— …Наемники империалистов и белогвардейцы, захватившие Кемь, не смогут беспрепятственно войти в Сороку, — говорил Лонин. — Мост через реку Шую разрушен. Они, конечно, придут и сюда. Кеми им мало. Они идут, чтобы потопить русскую революцию в крови рабочих и крестьян и восстановить власть буржуазии. Поэтому и кровопийцы, подобные Камбалину…
— Сам ты кровопийца!
— Бей его!
— Тихо!
— Он верно говорит.
Лонин подождал, пока крикуны успокоились, и продолжал:
— Потому кровопийцы, подобные Камбалину, и ждут не дождутся их. Потому они и слухи распускают, будто идут к нам освободители, посланные богом, и несут нам белый хлеб. Это враки, все это говорится для отвода глаз, чтобы обмануть легковерных. Они уже показали на деле, кто они такие. Они разоружили отряды железнодорожной охраны по всей Мурманке. В Кеми они подло убили членов кемского совдепа — Закиса, Кремнева…
— Кремнева? — ахнул кто-то в толпе.
Кремнева в Сороке знали. До переезда в Кемь Александр Алексеевич жил в Сороке. Теперь все слушали молча.
Но стоило Лонину заговорить об эвакуации имущества, как опять послышались выкрики.
— И лодки, что у нас отняли, забирайте с собой, — закричал пронзительным, дрожащим от злобы голосом старичок с острой бородкой. В толпе послышался смех. Лонин насупил брови, и смех прекратился.
— Такой же произвол, такие же зверства будут твориться и здесь, — спокойно продолжал Лонин. — Но мы не позволим чужеземцам топтать нашу землю, мы не дадим наемникам империалистов безнаказанно убивать лучших борцов за интересы рабочих и крестьян России… Мы готовы отдать свою жизнь за дело революции и народа…