Водораздел
Шрифт:
Принимая в Ваасе депутацию живущих в Финляндии беломорских карелов, в числе которых был и коммерсант Сергеев, Свинхувуд обещал предоставить своим соплеменникам заем в четыре миллиона марок. Ведь в далекой Карелии без дорог лес вывозить не будешь. А лесные ресурсы там неисчислимые. Кому, как не Свинхувуду, бывшему вице-председателю крупнейшей в Финляндии лесопромышленной компании Гутцайта, знать это. Именно этой карельской древесиной они рассчитаются с Германией за помощь, которую она обещает оказать Финляндии в ее борьбе против общего врага, грозящего им с востока. Свинхувуд не стал, разумеется, делиться своими планами с делегатами-карелами, но с главнокомандующим он мог обо всем говорить откровенно…
В ту же ночь, как только премьер-министр покинул штабной поезд, в штабе белых войск приступили к делу: начали изучать карты беломорской Карелии, составлять воззвания к «многострадальному братскому карельскому народу», к главнокомандующему были вызваны офицеры, увлеченные идеей освобождения соплеменников…
Сын Хилиппы Тимо, видимо, кое-что знал о всех этих приготовлениях. Не случайно он, прибыв домой, грозился, что скоро и у них красных поставят к стенке. Хуоти думал, что Тимо под красными подразумевает бежавших в последнее время из Финляндии людей, и несмотря на просьбу Наталии никому не говорить о рассказанном ею, решил предупредить Вейкко Кивимяки. Но он не успел ничего сказать Вейкко, как в избу вошел отец.
— Мы еще не говорили насчет оплаты, — обратился он к Вейкко, вешая на стену сбрую.
— Да что говорить об оплате в такое время, — в раздумье ответил Вейкко. — Накормите — и ладно.
— А мать где? — спросил отец у Хуоти.
— Пошла к жене Хилиппы… в голове поискать, — ответил сын.
В избу вбежали продрогшие Микки и Насто. Почти следом за ними пришла и Доариэ. Она что-то держала в руке под передником.
— Вы уже дома? — растерялась она.
— К Малахвиэненам тебе бегать нечего. Хватит уже… — заворчал Поавила на жену. — Пусть Оксениэ вши хоть живьем съедят… Нет ли у тебя чего поесть?
Доариэ вытащила из-под передника пять калиток, испеченных из белой муки с пшенной начинкой, и положила их на стол.
— Подачки нам не нужны, — пробурчал Поавила. — Пока что обойдемся без них…
Доариэ отдала калитки детям и достала из печи горшок с похлебкой.
— Тимо привез Ханнесу карты, — прошептал Микки на ухо Хуоти.
— Ну и пусть, — буркнул Хуоти и сел за стол рядом с отцом.
Кивимяки сидел за столом напротив хозяина. Хлебая картофельную похлебку, он продолжал разговор, начатый еще в лесу:
— Богачи везде одинаковы. Святошами прикидываются, а сами такие жадные, что из-за наживы готовы своего соседа зарезать. Как-то я батрачил у одного богатого хозяина. Канавы копал на болоте. Показал он мне ее направление и говорит: «Вот, копай и смотри, чтобы в сторону от межи ни на сантиметр». Я копаю и вдруг в одном месте большущий пень. Стал огибать его. Копнул — лопата ударилась о что-то твердое. Разгреб я землю и вижу: в болоте череп человеческий лежит…
— Господи! — в ужасе перекрестилась Доариэ.
— На деревне поговаривали, будто старый хозяин дома однажды из-за чего-то поссорился с карелом-коробейником и убил его… — продолжал Вейкко. — А товары, конечно, забрал себе…
У Доариэ даже ложка выпала из руки.
— А-вой-вой! — запричитала она, испуганно глядя на мужа. — И ты тоже ходил с коробом…
— Знаю я этих святош, — сердито проговорил Поавила и, положив ложку, вышел из-за стола.
За ним встали и остальные.
В избе установилась гнетущая тишина. Все невольно думали о судьбе несчастного коробейника, останки которого Вейкко нашел в болоте.
— Ты бы подмела избу. Учитель скоро придет, — сказал, наконец, Поавила жене.
Доариэ взяла из-за печи веник и начала подметать пол. Хуоти принялся опять за починку пьексы. Вейкко сел рядом с ним.
— Толстенная, видно, была сосна, — говорил он, любуясь шириной красной лавки: — У нас в Финляндии таких сосен уже мало осталось. Да и те принадлежат лесопромышленным компаниям. Бедному крестьянину, у которого нет своего леса, приходится выкладывать марки даже за хворост, если он собирает его в лесу компании. А у вас лес даровой, знай себе руби и строй избу.
— Оно, конечно, так, — согласился Поавила. — Только бы вывезти бревна, пока у нас еще тихо…
Он взял с лежанки кожаные рукавицы, лопнувшие по шву, и стал зашивать их.
— А ты ведь еще не видел нашего учителя? — обратился он к Вейкко. — На прошлой неделе вернулся с фронта…
Уже начало темнеть, когда пришел Степан Николаевич. В длинной шинели и в высокой серой папахе учитель, и так не обиженный ростом, казался еще выше.
— Кажется, я рано явился? — сказал Степан Николаевич, поздоровавшись.
Поавила вынул изо рта щетинку с дратвой.
— Садись! — предложил он запросто. — Мужики скоро подойдут.
— Как нога? — спросил учитель у Хуоти.
— В баню водили, собаке давали лизать рану, а все не заживает, — ответила Доариэ за сына.
Степан Николаевич достал из кармана какую-то баночку и протянул ее Доариэ.
— Помажьте-ка этой мазью. Может, поможет. Видите, как у меня зажило.
На виске учителя был виден шрам.
— Ну-ка, расскажи еще что-нибудь о Михаиле Андреевиче, — попросил Поавила, когда Степан Николаевич сел рядом с ним.
— Да я, пожалуй, все уже рассказал, — улыбнулся учитель.
С Михаилом Андреевичем Доновым, с которым Пулька-Поавила когда-то сидел в одной камере, Степан Николаевич впервые встретился в конце 1915 года в учебной команде Выборгского полка, но по-настоящему они познакомились уже на фронте. Среди солдат все шире распространялись антивоенные настроения. В блиндажах и окопах почти каждый день появлялись большевистские листовки. Степан Николаевич тоже был по горло сыт войной, но тогда он еще не понимал, как можно защищать отечество, желая в то же время поражения правительству своей страны, пусть даже царскому. Однажды он застал своих солдат за чтением запретной листовки. Отобрав листовку, Степан Николаевич доставил ее своему непосредственному командиру подпоручику Донову. Выслушав рапорт, Донов вдруг скомандовал: «Смирно». Степан Николаевич решил, что подпоручик шутит, но тот, заставив вытянуться его «во фрунт», заявил: «Прапорщик Попов, я не терплю доносчиков… особенно среди офицеров. Это низко и подло. Двое суток ареста… Кругом марш!» Степан Николаевич совсем растерялся, но как офицер, привыкший к воинской дисциплине, не стал спрашивать, за что его наказывают. «Есть двое суток ареста…» — пробормотал он и повернулся кругом. «Постойте, — остановил его Донов. — Чудак! Насколько мне известно, вы человек образованный, учитель. Неужели вы все еще не видите, что происходит вокруг вас? Где вы были учителем?» «В Карелии», — ответил Степан Николаевич таким тоном, словно далекая Карелия была виновата в том, что он не разбирался в происходящих событиях. «В Карелии? А где именно?» Степан Николаевич недоуменно ответил: «В Кемском уезде». — «А деревня?» — «Пирттиярви». — «Погоди, погоди… В Пирттиярви, говорите. А ну-ка, присаживайтесь… А вы не знали там одного человека… Павла Кондратовича? Он еще когда-то пулю проглотил». Степан Николаевич был ошеломлен. Откуда подпоручик Донов знает Пульку-Поавилу? «Да мы же с ним вместе сидели в кемской тюрьме, — ответил Донов, дружески беря Степана Николаевича за плечи. — Так что мы с вами в некотором роде земляки». Они разговорились, вспоминали Пульку-Поавилу, Карелию, смеясь, удивлялись, до чего же тесен мир, а потом разговор зашел и о более серьезных вещах: об отношении к войне и царизму, о подпольной работе среди солдат…