Водяной
Шрифт:
— Да… ты, значит, спросила насчет Томми. Это ты так говоришь. Допустим, это твоя версия… А может, ты врешь? Люди врут иногда… придумывают разные небылицы. Про меня, к примеру. Знаешь, что про меня говорят? Что я якобы живьем сжег котенка. И кто-то, судя по всему, донес Л-Г. И заодно наговорил кучу разных вещей, еще похуже. И это заставляет задуматься…
Он опустил ногу, прислонился к стене и приступил к растяжке голеней.
— Разных вещей, о которых ты даже и знать не знаешь, Доска. Но я понял это только в пятницу вечером, после того как побывал у ректора. И я подумал — ну нет, это ну никак не могла быть ты…
Я покосилась на Педера. Совершенно непроницаемая физиономия. Ула — то же самое. Морды, как из камня.
— Хотя… насчет котенка могла настучать ты, а насчет всего остального — кто-то другой… Вполне возможно. И вдруг ты ни с того ни с сего стоишь и болтаешь с Л-Г… не знаю, что и думать. Что ты есть, кто ты есть…
Он вздохнул и откинул упавшие на лоб волосы. Ресницы длинные, как у девчонки.
— Не знаю, что и думать, — повторил он. — Но договор есть договор. То есть деньги ты мне должна отдать. Увидимся в раздевалке через полчасика.
И помахал несколько раз обратной стороной ладони — иди, мол, иди… как от мухи отмахнулся. И продолжил свой идиотский стретчинг. Я старалась избегать их весь урок. Вообще старалась ни о чем не думать и ничего не планировать. Самое главное — не бояться. Страх все равно где-то здесь, прячется в углу… надо что-то делать, не привлекать внимания. Держалась поближе к учителю, делала вид, что хочу во что бы то ни стало улучшить технику толчка при опорном прыжке — мол, ничего важнее для меня в мире нет. Смеялась в хоре, когда кто-то неуклюже приземлялся задницей на козла и потом сползал на другую сторону. А вот Петтер Бенгтссон сделал заднее сальто на батуте — надо притвориться, что я в восторге. Надо посочувствовать Матсу Ингельстаду — он разбежался и остановился как вкопанный, как лошадь перед препятствием, — вблизи козел показался ему слишком высоким. И посмеяться шуткам Маркуса — у этого, кстати, тоже голос еще не ломается, совсем детский, и он тоже изо всех сил старается басить. В общем, надо быть как все, одной из многих… будь это так, насколько легче было бы жить.
Герард появился у моего шкафчика за пять минут до назначенного срока.
Он был один — что-то подсказывало мне, что он велел Педеру и Уле держаться подальше.
— Покажи, — приказал он.
Я достала плеер. Он даже и не посмотрел.
— Где ты его взяла?
— Мама подарила в субботу. Ни разу даже не включала. Даже ценник на месте. Настоящий «Walkman».
— Я не слепой. Вижу, что не тостер. И что мне с ним делать? Я музыкой не интересуюсь. Музыка — это для пидоров вроде Никке Вестера. А денег сколько?
— Пятьсот. Плеер стоит тысячу двести. Итого тысяча семьсот.
— Давай сюда.
Я протянула ему конверт. Он даже не открыл, сунул в задний карман брюк.
— А как братишка?
— Нормально…
— Я просто спросил. Нелегко, наверное, в этих вспомогательных классах… и все такое. Немножко недоразвитый, да? Конечно, трудно ему понять, как одно с другим связано… и еще недержание. Так, что ли, это называется? Когда взрослые парни штаны мочат.
Я не ответила — пыталась определить, где же теперь прячется мой страх. Вроде бы в шее, она совершенно затекла.
— И папаша в тюряге. Знаю, знаю — в тюряге. Некому за вами присмотреть, бедолаги. И мамаша целыми днями дежурит у «Системета». Постоянный клиент, так сказать.
Он прислонился к шкафу и пристально смотрел на мое левое плечо. Протянул руку и снял что-то. Волос, что ли.
— А ты сама-то как думаешь, Доска, кто бы это мог настучать? Ну, если тебя исключить… Нас же всего шестеро было тогда у киоска.
— Откуда мне знать!
— А ты и не будешь знать, пока я сам для себя не решу. Скажи-ка мне… кто больше нервничал? Педер или Ула?
Господи, поскорее бы звонок на урок! Я не хотела, чтобы он втягивал меня в их разборки. Я не хотела, чтобы он прикасался ко мне, чтобы снимал с меня волоски… осталось только два урока, домоводство и английский, и меня на этих уроках не будет. У меня другие планы.
— А что скажешь насчет ланча?
— Что?!
— Минестроне… Педер почти не ел. А я съел всю тарелку, плюс пять хрустящих хлебцев с сыром. И салат. Полный набор. И никакого странного привкуса не почувствовал. А ты?
— Нет… и я не почувствовала. Суп как суп.
Он взял плеер у меня из рук, нажал кнопку «Play», потом остановил — зачем? Там даже кассеты нет внутри.
— Педер говорил — странный привкус… и не ел почти. Глаза бегают… Нервничает он, что ли? Я, кстати, передумал: я займусь твоим плеером. Ты же сперла его, правда? Откуда у твоей алкоголички деньги на «Walkman»? И как договорились: тысяча спенн в пятницу.
— Ты уже получил пятьсот.
— Не припомню… Разве? Не отложилось в памяти.
— Они у тебя в кармане.
— Это бонус. За твой разговор с Л-Г. А ты как думала, за такое надо платить. Меня, кстати, завтра опять вызывают к ректору. Целое представление — со всем школьным руководством, с куратором. Папашу тоже вытащили. Между нами говоря, Доска, мне это все смешно. Что они могут сделать? Объяснить, как я должен прожить свою жизнь? Что хорошо и что плохо, что можно, что нельзя? Плевать на них… и всегда было плевать.
Он посмотрел на меня совершенно нейтрально, будто это была самая обычная сделка. И я вдруг вспомнила его предков, они появлялись иногда на родительских собраниях. Малорослая пожилая пара, безупречно одеты, всегда на дорогих автомобилях, но они словно раз и навсегда испуганы чем-то, и Герард смотрел на них с отвращением, словно они вызывали у него приступ тошноты.
— До выходных деньги должны быть у меня, — дружелюбно сказал он. — А будешь дергаться, подниму до двух. И ведь речь не только обо мне или о тебе, это-то ты, надеюсь, поняла?
Он подошел к окну. Я проследила за его взглядом. На школьном дворе стояли несколько семиклассников, вид у них был такой, будто замерзли до крайности. Чуть поодаль на скамейке сидел Роберт в своих новых кроссовках «Стен Смит». Он, как всегда, был один и шевелил ногой кучу сухих листьев.
— Помнишь, мы проходили Вторую мировую войну в прошлом полугодии? Что там немцы делали с недоразвитыми? — Он положил руку мне на плечо. — Никто, кроме тебя, слезы не прольет, Дощечка.
Он исчез в коридоре, а я так и осталась стоять у окна. Хорошо они на нем сидят, эти кроссы. Я раздобыла ему и джинсики, чуть великоваты, зато фирменные. Он сиял, как солнце, пока не понял, что я его задабриваю, что все это ради того, чтобы он продолжал ходить в школу, несмотря на все, что произошло. Уговоры, уговоры… пыталась втолковать ему, как важно не показывать страх, это только их распаляет.