Военные рассказы и очерки
Шрифт:
«Птичья еда, — подумал с неудовольствием Знобов. — Может, это от плохой пищи он так похудел? Да и жена тоже. Чем бы помочь?»
Знобов раздвинул руки, точно охватывая стол, и устало зашептал:
— А вы на японца-то прокламацию пустите. Чтоб ему сердце-то насквозь прожечь…
— Напечатаете?
Семенов отозвался:
— А типография штаба округа зачем? Там же существует ячейка… — И он проговорил с усилием — Парал-лейная!
— Тогда печатайте!
И Пеклеванов передал Семенову написанную утром прокламацию.
«Вот это да, революционер! Не нам чета».
Он поднял ногу на порог и сказал:
— Прощай. Предыдущий ты человек, ей-богу, Илья Герасимыч!
Когда Семенов и Знобов вышли, Маша сказала обиженно:
— Предыдущий?! Дурацкое слово.
— Почему?
— Человек прошлого, значит.
— Ну да! Но что здесь обидного? Ведь он имеет в виду, что «предыдущий человек» — это человек предыдущей революции, то есть революции тысяча девятьсот пятого года.
— А я и не поняла!
— Семенов сложноват в речи, но прост в делах и мыслях.
— Пожалуй. А параллельный центр, по-твоему, существует?
— У меня похожая мысль мелькала и раньше. Во всяком случае, об этом приятно думать, верно? И, разумеется, не ослаблять работы… Позволь, а это что такое? Откуда?
Пеклеванов, щурясь, наклонился.
У ножки стола, полускрытая вязаной скатертью, стояла бутылка водки.
— Семенов принес. И колбасу.
— Тоже превосходно.
Пеклеванов отрезал кусочек колбасы, выпил водки и, глядя на засиженную мухами стену, сказал:
— Да-а… предыдущий.
Он, весело ухмыльнувшись, достал лист бумаги и, скрипя пером, стал писать инструкцию восставшим военным частям.
Выйдя из переулка на улицу, Знобов увидал у палисадника японского солдата.
Солдат в фуражке с красным околышем и в желтых крагах нес длинную эмалированную миску. У японца был жесткий маленький рот и редкие, как стрекозьи крылышки, усики.
— Обожди-ка! — сказал Знобов, взяв его за рукав.
Японец резко отдернул руку и строго крикнул:
— Ню! Сиво лезишь!
Знобов скривил лицо и передразнил:
— Хрю! Чушка ты. К тебе с добром, а ты с хрю-ю! В бога веруешь?
Японец призакрыл глаза и из-под загнутых ресниц оглядел Знобова поперек — от плеча к плечу, потом оглядел сапоги и, заметив на них засохшую желтую грязь, сморщил рот и хрипло сказал:
— Лусика сюполочь. Ню?..
И, прижимая к ребрам миску, неторопливо отошел.
Знобов поглядел на задорно блестевшие бляшки пояса. Сказал с сожалением:
— Дурак ты, милый мой, дурак!
А дождь, холодный почти по-зимнему, стегал да постегивал разгоряченные их лица.
Японец ушел. В палисаднике стайкой, дружно, словно подбадривая один другого, чиликали воробьишки. Поглядывая на них, Знобов думал об японце. Будь бы их тут несколько, а не один, может быть, и разговорились бы.
— А одинокому
Мелкий ледяной дождь пробивался сквозь туман. Морские волны мельчали. «Ситничек, — думала Настасьюшка, держась за борт лодки, — а гляди-ка, море усмирил. Компас-то есть ли у рыбаков? Как бы нам с курса не сбиться».
Точно отвечая на ее мысли, рыбак Сумкин сказал:
— С курса не собьемся, а вот, кажись, катера японские снуют, это верно. Суши весла, ребятушки! Надо разобраться.
В тумане послышался отдаленный свист. Сумкин привстал и тоже начал насвистывать. Минуту спустя показалась легкая и узкая лодка. Приблизился совсем древний старик, весь укутанный сетями. Помахивая рукой, точно отгоняя комаров, он сказал беззаботно:
— Поворачивай, Сумкин. И другим передай, если есть другие, чтоб поворачивали. Катера через каждые двадцать сажен. Где пробиться?
— Чугункой ей пробиваться, что ли?
— Должно быть, чугункой.
Лодка повернула к устью реки.
По дороге к станции Настасьюшка и Сумкин обогнали китайца Син Бин-у. Китаец, мелко шагая, тащил на спине большой мешок семечек.
— Ты в город, китай?
— Не, — весело отозвался китаец, — моя опять станция посылай. Моя опять капитана Незеласов, его блонепоезда смотреть нада.
— Повесят тебя, — сказал Сумкин, — вот тогда и насмотришься.
— Твоя моя не узнавай, тогда вешать нетю, — по-прежнему весело улыбаясь, ответил китаец. — Твоя моя не знай.
— Ладно, ладно, не узнаем, — отозвалась Настасьюшка. — Ты вот только скажи мне: Никита Егорыч коней получил, чтоб пушки везти?
— Его коней нетю. Его мужикам сказала, что пушки на себе тащить нада.
— Плохо.
— Пылыохо, пылыохо, — все еще весело скаля зубы, проговорил китаец. — Площай!
— Прощай!
Хотя станцию от моря отделяли горы и тайга, морской туман и мелкий дождь здесь такие же, как и на море. Дым из тайги, смешиваясь с туманом, придавал совсем мрачный вид бревенчатым зданиям станции, вагонам бронепоезда и множеству теплушек, возле которых толпились беженцы. Возле составов с длинными платформами, покрытыми брезентом, ходили часовые. Там мелькнул Син Бин-у. «Должно, снаряды на платформах, — подумала Настасьюшка, — чего их иначе прикрывать?»
Сумкин передал ей узелки, и Настасьюшка попробовала втиснуться в теплушку. Дама в меховом манто спросила у нее:
— Почему это, на какую бы станцию ни пришли наши теплушки, туда непременно явится бронепоезд? И еще вдобавок целые составы снарядов! Вдруг да подойдет Вершинин и начнет взрывать эти снаряды? Мы не только сгорим от таежного пожара, но вдобавок и взорвемся.
Шел, пошатываясь, прапорщик Обаб. «Ой, узнает! — подумала Настасьюшка со страхом и прикрыла лицо узелками. — У пьяного на знакомых глаз вострый, а он гляди как налакался».