Военные рассказы и очерки
Шрифт:
— Уцелел ли? — спросил Вершинин, стреляя в мужика.
Вершинин со сжатыми кулаками, подергивающимися губами, побелев от гнева, шел вверх по накату к колокольне.
Он дошел до стола, опустился на стул, обхватил голову кулаками и завопил во весь голос:
— Стыд-то какой! Наврали мы с вами, мужики, Илье Герасимычу, нахвастались! А, горе! «Поднимай восстание, Илья Герасимыч, мы снаряды привезем!» Где там снаряды привезем! Бронепоезд в город прорвется.
Он вскочил, рванул кушак, которым
— Всем в бой! Набат бью, набат!
Над толпой тревожно, набатно звенел колокол.
Туман стелется над мостом через Мукленку, над насыпью, покрывает поля, подходит к косогору, на котором церковь, занятая штабом партизан.
Вечер. Тихо. Не колеблясь, горит огонек керосиновой лампы. За столом — Вершинин, два рыбака, Син Бин-у, а несколько поодаль — Васька Окорок и Настасьюшка. Вершинин говорит партизанам:
— Туман лег. Поедете морем. Каждый в отдельной лодке. Син Бин-у, проводи их до моря.
Вершинин неподвижно смотрит в стол. Потом, не глядя на партизан, глухо говорит:
— Скажите Илье Герасимычу: боимся мы, не успеем к среде.
— Где успеть! — говорит рыбак Сумкин. — Я объясню.
— К мосту послал отряды. Да там казаки, пулеметы, дня три, не меньше, будут биться. Опять же и у капитана Незеласова орудия! И тут туман. Того гляди — дождь, грязь… — И он добавил — Просим Илью Герасимыча, чтоб хоть дня на три отложил восстание. На воскресенье просим назначить.
Он пристально смотрит на партизан:
— А только дойдете ли вы до города?
Опять помолчав, подумав, хрипло говорит:
— Настасья!
— Позвольте мне, Никита Егорыч, — просит Васька Окорок.
— Молчи. Настасья!
К столу подходит Настасья.
— Тоже пойдешь к Илье Герасимычу. Слышала, что говорить? Но чтоб у меня… Белые поймают, жилы вытянут — молчи.
— Да уж знаю, Никита Егорыч, когда молчать, — ответила Настасьюшка. — Да только малограмотная я…
— Тут не грамота нужна, Настасья, — смелость.
Глава шестая
«Где накрапывает, а где льет»
Восемь ворот рынка уставились на широкую набережную, мокрую от мелкого дождя, на который, впрочем, никто и внимания не обращал.
Блестели овощи, телега, глиняная посуда, приказчики играли ситцами в лавках, из трактира несло запахом щей, звенел бубен, и пела цыганка. В чешую рыб ныряло небо, камни домов. Плавники хранили еще нежные цвета моря — сапфирно-золотистые, ярко-желтые и густо-оранжевые.
Китайцы безучастно, как на землю, глядели на груды мяса и пронзительно кричали:
— Покупайло еси?.. А-а?
Знобов, избрызганный желтой грязью, пахнущий илом, сидел в лодке у ступенек набережной и говорил матросу Семенову с неудовольствием:
— Наше
Матрос Семенов спустил ноги к воде, играя подошвами у бороды волны, спросил:
— На што тебе японца?
У матроса была круглая, гладкая, как яйцо, голова и торчащие грязные уши. Весь он плескался, как море у лодки, — рубаха, широчайшие штаны, гибкие рукава. Плескалась и плыла набережная, город…
«Веселый человек, — подумал Знобов. — Беззаботный».
— Японца я могу. Японца здесь много!
Знобов вышел из лодки, наклонился к матросу и, глядя поверх плеча на пеструю, как одеяло из лоскутьев, толпу, звенящие вагоны трамваев и бесстрастные голубовато-желтые короткие кофты — курмы китайцев, проговорил шепотом:
— Японца надо особенного, не здешнего. Прокламацию пустить чтоб. Напечатать и расклеить по городу. Получай! Можно и войскам ихним.
Он представил себе желтый листик бумаги, упечатанный непонятными знаками, и ласково улыбнулся.
— Они поймут!
— Трудно такого японца найти.
— Я и то говорю. Не иначе как только наткнешься.
Матрос привстал на цыпочки. Глянул в толпу.
— Ишь, сколь народу! Может, и есть здесь хороший японец, а как его найдешь!
Знобов вздохнул:
— Найти трудно. А надо.
— Найдем. — И матрос тихо спросил: — К Пеклеванову нам не пора?
— Попозже, когда дождь разойдется. Как там, у Вершинина, насчет дождей?
— Вроде начались.
— Помешают?
— Могут и помешать, если ливни.
— Вот я и говорю: хорошо бы прокламацию. Нам мешают дожди, им — прокламации.
— Так и сравняемся, ха-ха!
— Смешлив ты что-то.
— Время. Со смехом веселее.
— Гм. Им что, тоже веселее?
— Кому?
— Да вон этим, интервентам!
Опрятно одетые канадцы проходили с громким смехом. Молчаливо шли японцы, похожие на вырезанные из брюквы фигурки. Пели шпорами сереброгалунные атамановцы.
В гранит устало упиралось море. Влажный, как пена, ветер, пахнущий рыбой, трепал волосы. В бухте, как цветы, тканные на ситце, пестрели серо-лиловые корабли, белоголовые китайские шхуны, лодки рыбаков.
— Кабак, а не Расея!
Матрос подпрыгнул упруго. Рассмеялся:
— Подожди, мы им холку натрем.
— Пошли? — спросил Знобов.
— Давай выигрывай ветра. Бейдевинд, ха-ха!
Они подымались в гору Пекинской улицей.
Из дверей домов пахло жареным мясом, чесноком, маслом. Два разносчика, поправляя на плечах кипы материй, туго перетянутых ремнями, глядя на матросов, нагло хохотали.
— И-й, матросики! Чей же океан-то теперь? Японский, американский или все-таки русский?