Военные рассказы и очерки
Шрифт:
У поскотины — ограды Давьей деревни — босоногий мужик подогнал игреневую лошадь и сказал:
— Битва у нас тут была, Никита Егорыч.
— С кем битва-то?
— В поселке. Японец с партизанами дрался. Дивно народу положено. Японец-то ушел — отбили, а, чаем, придет завтра. Ну вот, мы барахлишко-то свое складываем да в сопки с вами думаем.
— Кто партизаны-то? Чьи?
— Не знаю. Не нашей волости, должно. Христьяне тоже. Пулеметы у них, хорошие пулеметы. Так и строчат.
На широкой улице валялись телеги, трупы людей
Японец, проткнутый штыком в горло, лежал на русском. У русского вытек на щеку длинный синий глаз. На гимнастерке, залитой кровью, ползали мухи.
Четыре японца лежали у заплота ниц лицом, точно стыдясь. Затылки у них были раздроблены. Куски кожи с жесткими черными волосами прилипли на спины опрятных мундирчиков, и желтые гетры были тщательно начищены, точно японцы собирались гулять по владивостокским улицам.
— Зарыть бы их, — сказал Окорок. — Срамота.
Жители складывали пожитки в телеги. Мальчишки выгоняли скот. Лица у всех были такие же, как и всегда, — спокойно-деловитые.
Только от двора ко двору среди трупов кольцами кружилась сошедшая с ума беленькая собачонка.
Подошел старик с лицом, похожим на вытершуюся серую овчину. Где выпали клоки шерсти, там краснела кожа щек и лба.
— Воюете? — спросил он плаксивым голосом у Вершинина.
— Приходится, дедушка.
— И то смотрю — тошнота с народом. Никоды такой никудышной войны не было. Ее царь скликал, а теперь — н'a, чемер тебя дери, сами промеж себя дерутся.
— Все равно, что ехали-ехали, дедушка, а телега-то — трах! Оказывается, сгнила давно, нову приходится делать.
— А?
— Царева телега, говорю, сгнила.
Старик наклонил голову к земле и, словно прислушиваясь к шуму под ногами, повторил:
— Не пойму я… А?
— Телега, мол, изломалась!
Старик, будто стряхивая с рук воду, бормотал:
— Ну, ну… какие нонче телеги. Антихрист родился, хороших телег не жди.
Вершинин потер ноющую поясницу и оглянулся.
Собачонка не переставала визжать.
Один партизан снял карабин и выстрелил. Собачонка свернулась клубком, потом вытянулась всем телом, точно просыпаясь и потягиваясь. Издохла.
Старик беспокойно поцарапался.
— Ишь, и собака с тоски сдохла, Никита Егорыч. А человек терпит… Терпит, Егорыч. Брандепояс-то в сопки пойдет, бают. Изничтожат все и опять-таки пожгет.
— Народу не говори зря. Надо в горы рельсы.
Старик злобно сплюнул.
— Без рельсы пойдет! Раз они с японцами связались.
Японец да американка все может. Погибель наша явилась, Егорыч. Прямо погибель. Народ-то, как урожай под дождем, гниет… А капитан-то этот с брандепояса из царских родов будет?..
— Будет тебе зря-то…
— Зол дюже, и росту, бают, выше сажени, а борода…
Вершинину надоело слушать старика; подозвав мужичонку с перевязанной щекой, Вершинин сказал:
— Нашли мы у генерала динамит. Мукленку знаешь, мост?
— Маловопытные мы,
— Других нету. Получай динамит и, покедова бронепоезд возится в тайге, взрывай мост.
С холма видно: скачет по лугу телега. В ней сидят трое партизан, держа на коленях ящик с динамитом. И видно им оттуда, наверное, мост через речку Мукленку. Кабы да сотни две таких лошаденок, и муки бы как не бывало! А то угнали мужики сахаровских коней, и теперь попробуй верни их обратно: конь сейчас дорог, ох как дорог, понятно. Понятно-то понятно, а коней надо собирать!
— Никита Егорыч, а?
Васька Окорок докладывал:
— Товарищ командующий! В направлении к бывшим позициям генерала Сахарова движется ему на подмогу американская сила.
— Американцы? Сколько?
— Силою до одной роты!
— Пошли мукленский отряд.
Подходили молодые парни с винтовками и гармошкой, горланя:
Ах, шарабан мой, американка! А я, девчонка, да шарлатанка…Вершинин недовольно поморщился и даже топнул.
— Да что они, другой песни не нашли?
— Песня хорошая, Никита Егорыч, веселая, — недоумевая, сказал Васька.
— Для пляски, а не для бою! Для бою песня должна быть плавная, дьяволы!.. Семью семь — сколько?.. Ну, никак не упомню!
В городе тоже жарко. Море недвижно. Эта морская тишь как бы помогает кораблям — один за другим входят они в порт. С крепости доносятся салюты, и обыватели, шатающиеся вдоль набережной, одобрительно переглядываются: ах, эти слухи! Болтают, будто бы генерал Сахаров увез с собою все снаряды. Как же все, если пушки в крепости палят нещадно? И еще осмеливаются говорить, будто генерал Сахаров повешен партизанами!
— За подобные слухи, господа, вешать, да-с, вешать!
— А этот розовый корабль чей же?
— Итальянский.
— Извините, не итальянский, а португальский.
— Не все ли равно?
— Вот именно-с! Вешать!
По набережной идут подрядчик Думков, Надежда Львовна Незеласова и Варя.
— Сынок ваш как там? — спрашивает Думков. — Александр Петрович, то есть?
— Воюет, — со вздохом отвечает Надежда Львовна.
— Сюда бы его. Верно! Беда, скажем, с грузчиками.
— А что?
— Задумались. Мне вот корабль надо выгружать. Американцы товары привезли.
— Снаряды?
— Со снарядами что-то путаница. Ну, они пока мануфактуру.
— Слава тебе, господи! А то что же получается: спасаем Россию в голом виде.
Прогуливающиеся проходят мимо грузчиков, которые, прислонившись к сараю, лежат, глядя в небо. Надежда Львовна и Варя не замечают их, но Думкова бесит это несомненно намеренное равнодушие грузчиков.
Извинившись перед своими спутницами, Думков большими шагами идет к грузчикам и решительно останавливается.