Воины столетия. Дар
Шрифт:
— Вы где раньше жили?
— На Набережной, за парком Свободы. Мне лет восемь было, как мы переехали.
— Парк Свободы… Ого… Там огромные квартиры, профессорские, если не ошибаюсь.
— Не ошибаешься. Дед был деканом факультета иностранных языков. Квартиру даже смог выкупить.
— Ничего себе!
Сашка усмехнулся.
— Он умел со всеми находить общий язык. Они при нем никогда таких концертов не устраивали, как после.
Мы помолчали, думая каждый о своем. Сашка скрестил руки на груди и вытянул ноги.
— Я посплю.
Я снова отвернулась к окну. Оттуда на нас смотрел угрюмый темный лес.
Ехали мы почти четыре часа. У меня уже начала ныть поясница, и в животе заурчало, а Сашка спал как ни в чем не бывало. Картинка за окном нервировала своим однообразием. Лес сменялся разве что редкими селами, запорошенными снегом по самые крыши. Из труб поднимался дым, на станциях голосили собаки и иногда, проникая через открытую форточку, летел вслед за электричкой запах чего-то печеного, сдобного и домашнего.
Объявили нашу станцию. Я тронула Сашку за плечо.
— Это наша же?
— Да, — он потянулся и зевнул. — Давай свой чемодан.
— Я сама покачу, он маленький.
— Не покатишь.
— Это еще почему?
А потому, что снег здесь не счищали. Вообще. Нигде. Лестницы походили на снежные горки, мусорных бачков не было видно под сугробами, а дорожки угадывались только по цепочке следов.
Когда мы сошли с электрички, Сашка перекинул ремень сумки через плечо и, взяв мой чемодан, решительно, словно мы высадились на Северном полюсе, произнес.
— Теперь на автобус.
Мы прошли станцию и остановились у лестницы. Я не без содрогания глянула вниз.
— И как по ней идти? Скатываться?
Сашка задумчиво смотрел на лестницу.
— Можно кое-что сделать, — тихо произнёс он.
— А? — я обернулась. Глаза напарника блеснули — платформа под нами дрогнула, и снег с лестницы вихрем разлетелся в разные стороны.
Сашка встал на первую ступеньку.
— Скользко, но идти можно, — он обернулся. — Пошли. Держись за перила.
— Не. Делай. Так. Больше, — медленно, с нажимом, выделяя каждое слово, произнесла я и гораздо мягче добавила. — Пожалуйста.
— Почему?
— Мы не знаем природу твоих возможностей, их предел, их… последствия. Ты же сам говорил…
— Ясно, — Сашка отвернулся. — Спускайся.
Я пожала плечами и, цепляясь за перила, преодолела эту чертову лестницу. Догнав Сашку, который чуть ушёл вперёд, я услышала какой-то невнятный шум. Не без испуга обернулась.
— И зачем ты это сделал? — лестница снова превратилась в большой сугроб с той лишь разницей, что снег теперь выглядел рыхлым, всклокоченным, словно его сюда специально покидали. Ну, собственно, так оно и было.
— Чтобы без последствий, — бросил Сашка, не оборачиваясь.
Я недовольно цокнула языком, но ругаться не стала.
— С тобой в снежки лучше не играть, — только и пробурчала я.
Автобус мы ждали почти час. Я продрогла до костей и решила побегать вокруг остановки, чтобы хоть как-то согреться. За сооружением времён советской эпохи, монументальным, хоть и сельским, тянулась белая гладь, от которой болели глаза, а вдалеке штрихкодом чернел лес. Глядя на это уныние, я прыгала и махала руками — и грелась, и разминалась после долгой поездки. Вдруг совсем рядом раздался протяжный тоскливый вой. Я так и замерла с согнутыми коленами и раскинутыми руками.
Сашка выглянул из-за остановки.
— Это собаки? — тихо спросила я.
— Волки. И лучше не отходи далеко.
Я вернулась под козырёк.
— А они могут напасть?
— Могут.
— Кошмар. Так спокойно говоришь. Забросаешь их снегом?
Сашка едва заметно усмехнулся.
— Нет, буду отбиваться сумкой, а ты чемоданом. Ты же против… Как?
— Телекинеза.
Сашка хмыкнул.
— Пусть так.
— Как ты это делаешь? — я продвинулась ближе. Прижиматься к Сашкиному плечу было и спокойнее, и приятнее, чем подпирать заледеневшую стенку остановки. — Представляешь все в голове?
— Нет. Все происходит машинально, как если бы я передвигал предметы руками. Автобус едет.
Я обернулась. На горизонте маячила чёрная точка, которая вскоре выросла до размеров автомобиля непонятной наружности. С виду — буханка, внутри — как газель, холодно — как в морозильной камере. Встряхивало так, что надумав я поесть в электричке, здесь лишилась бы завтрака вместе с душой.
Когда мы вышли… в поле, у меня гудело все тело.
— Мы где?
Сашка указал на торчащий из снега металлический штырь.
— На перекрестке.
— И нас должны встретить?
— Ну да. Отсюда до села еще километров пять.
— Ндааа, — протянула я, оглядываясь. — Далеко бабушка от вас сбежала.
В этот раз мы топтались на морозе всего минут десять. К нам, летя через сугробы, подрулил фургон. С водительского сидения высунулся пожилой мужчина — голова лысая, борода седая, на носу огромные очки. Он улыбнулся и издал непонятный звук.
— Ых-гы-гы! Привет, городские. К Кирсановой, да? Саша, да? Как вырос! А это я, дядя Кеша! Узнал? Добро! Ну, залезайте!
Дядя Кеша, не переставая болтать, закинул наш багаж в кабину, в которой как-то не очень приятно пахло. Когда мы уселись, а водитель пошёл "проверить колёса, чтоб по дороге не отвалились", я спросила.
— И бабушка Кирсанова?
Сашка кивнул.
— Отца у меня по бумагам нет, мать дала свою фамилию.
Я открыла было рот, но водитель, ввалившись в кабину и дыхнув перегаром (так вот чем всё провоняло!) выдал.
— А че вам дома не сидится, бестолочи?
От такого обращения растерялся даже Сашка