Волчица и пряности
Шрифт:
Подобные словесные лавины обрушивались на Лоуренса всякий раз, когда он встречался с владельцем иностранного отделения. В юности, когда он только стал учеником торговца, он всегда оскорблялся и начинал злиться. Сейчас он уже не помнил, когда именно научился отбивать эти атаки небрежно и с улыбкой.
После своего хладнокровного ответа Лоуренс выпрямился и, подойдя к стойке, встал ровно.
Глядя на Лоуренса, сидящий за стойкой толстяк хлопнул себя по лбу и разразился смехом.
– О, твой язык становится все злее и злее. Сынок, как хорошо, что ты снова здесь, - произнес он затем.
– Прекрати звать меня сынком.
– О чем это ты? Все, кто принадлежит к Гильдии Ровена, - мои дети.
Неловко улыбнувшись, Лоуренс пожал толстяку руку. Тот небрежным тоном продолжил:
– Я ведь даже знаю, сколько раз ты напрудил под себя, когда ночевал под открытым небом. Господь учит нас, что хороший отец должен знать все о своем сыне. Или ты хочешь, чтобы я напомнил тебе, как ты и твои дружки стянули деньги Гильдии и, все дрожа, отправились к шлюхам?
– Понял, понял. Я Крафт Лоуренс, сын великого отца Якоба Тарантиано.
– Ах-ха! Крафт, ты наконец вернулся домой в Рубинхейген, прошел уже год! Как поживают наши родственники в других городах?
Внушительные, как всегда, манеры Якоба наполнили сердце Лоуренса болью и радостью одновременно – это было почти как если выпить крепкого спиртного. Иностранное отделение гильдии для торговца действительно было родным домом в чужом краю.
Только дома можно встретиться с таким отношением к себе.
– Милостью святых все живут нормально.
– Замечательно. Ну, поскольку ты на своем пути повстречал многих наших родственников, твой кошель полон, конечно? Если твой кошель слишком тяжел, с тебя свалятся штаны, а если с тебя свалятся штаны, все девушки тебя возненавидят. Я уверен, ты хочешь выглядеть в глазах других хорошо, ведь верно?
Лоуренсу даже не хотелось придумывать какую-то ответную колкость. На столь витиеватое требование подношения он сказал с улыбкой:
– Я слышал, что когда человек стареет, ему становится трудно считать маленькие суммы. Но если дело в этом, я уверен, что даже господин Якоб сможет назвать сумму моментально.
Нисколько не колеблясь, Лоуренс извлек из привязанного к поясу кошеля десять серебряных монет и демонстративно, словно хвастаясь, выложил их столбиком перед владельцем.
Если бы он с неохотой выложил две-три медных монеты, несомненно, на него бы обрушился полный яда поток ругани.
Отчасти рисовка Лоуренса была вызвана желанием дать выход эмоциям, а отчасти тем, что его прибыль на пряностях действительно оказалась очень высокой. Столь щедрое подношение нужно было в том числе и для того, чтобы дать понять Якобу, что он уже может делать большие дела. Поняв это, Якоб искренне рассмеялся:
– Ха-ха-ха-ха-ха, значит, маленький зассанец вырос в мужчину, способного выложить десять серебряков, хе! Тут есть чему порадоваться.
– По-моему, добавлять «маленького зассанца» нужды не было, как ты думаешь?
– Для меня ты пока что маленький зассанец.
Лоуренс пожал плечами, и Якоб рассмеялся вновь.
– Ты пришел сюда и в такое время – это означает, что у тебя дела где-то в Рубинхейгене, верно? Тебе нужно свидетельство?
– Да, - кивнул Лоуренс.
– Да уж, жду не дождусь того дня, когда одного твоего имени будет достаточно, чтобы другие торговцы почтительно вставали, - со смехом заметил Якоб. Ответив «как и я», Лоуренс припомнил, что собирался сказать ему еще кое-что.
– Кстати, в нашем отделении нет никого, кто хотел бы отправиться в Рамтору?
Якоб, уже доставший и положивший на стойку перо и чернильницу, удивленно поднял глаза на Лоуренса.
– А почему тебя это интересует?
– Да так, просто мне пришла в голову одна идея, как можно быстро добраться до Рамторы в обмен на небольшую плату.
Взгляд Якоба, поблуждав немного где-то в пространстве, вновь устремился на Лоуренса. Судя по улыбке владельца отделения, он понял, что имел в виду Лоуренс.
– Аха, думается мне, ты ведешь речь о некоей пастушке, верно?
На какой-то миг у Лоуренса перехватило дыхание; однако, поразмыслив, он понял, что торговцы Рубинхейгена просто не могли не знать о том, что пастухами здесь работают в том числе такие девушки, как Нора.
Более того, если это было так, то, скорее всего, другим торговцам задолго до Лоуренса пришла в голову та же идея, что и ему.
– Многие думали так же, как ты, особенно когда только начали прокладывать дорогу в той луговине, где ходит эта девушка. Однако сейчас этим делом никто не занимается, и никто никогда не просил ее о сопровождении. Ты догадываешься, почему?
Глядя на Якоба, который спокойно говорил, не отрываясь от написания свидетельства (его перо непрерывно шелестело по бумаге), Лоуренс вздохнул.
– Потому что это не работает?
Якоб кивнул и, подняв голову, пояснил:
– Из всех людей, что работали там, лишь эта девочка остается целой и невредимой. Горожане называют ее «нимфа Нора», ее здесь все знают. Однако мне, наверно, не нужно говорить тебе, как ко всему этому относится Церковь, правильно? Это означает вот что: если ты не хочешь неприятностей с этими сукиными сынами из Церкви, не связывайся с пастушкой.
Опустив кончик пера в чернильницу, Якоб ухмыльнулся и добавил:
– Я знаю, что нимфа Нора в твоем вкусе, но лучше бы тебе оставить это дело. Я бы не стал это говорить, но это для твоего же блага.
Насмешливые речи Якоба были в точности как его обычное утреннее приветствие; однако сейчас он попал прямо в яблочко, и Лоуренс мог ответить лишь натянутой улыбкой.
– Мне написать имя тех торговцев тоже или лучше оставить это место пустым? – поинтересовался Якоб.
– Нет, напиши там, пожалуйста, «Гильдия Ремарио».
Якоб на мгновение застыл.