Волчицы из Машкуля

Дюма Александр

— До того, как пришли солдаты, — спросил он, — ты не видел никого входящим в дом Пико?

— К Жозефу или к Паскалю?

— К Паскалю.

— Да, видел, метр Жан Уллье.

— И кто же был этот человек?

— Мэр Ла-Ложери.

— И ты говоришь, что он зашел к вдове Паскаля?

— Уверен.

— Ты его видел?

— Так же, как вижу сейчас вас.

— А в какую сторону он пошел?

— По тропе, ведущей в Машкуль.

— И вскоре оттуда появились солдаты?

— Именно так! Не прошло и четверти часа после его ухода, как пришли они.

— Хорошо! — заметил Уллье.

Погрозив затем сжатым кулаком в сторону Ла-Ложери, он воскликнул:

— Куртен! Куртен! Ты испытываешь терпение Бога. Вчера ты пристрелил моего пса, а сегодня совершил предательство!.. Это уже слишком!

XIII

БРАТЬЯ-КРОЛИКИ МЕТРА ЖАКА

К югу от Машкуля, образуя треугольник вокруг селения Леже, простирались три леса.

Назывались они Тувуа, Гран-Ланд и Рош-Сервьер.

По отдельности каждый из них не представлял собой ничего примечательного. Однако, находясь примерно в километрах трех друг от друга, они соединялись перелесками, полями, поросшими дроком и диким терновником, особенно густым в этой части Вандеи, что и превращало их в довольно обширный лесной массив.

Благодаря своему удачному местоположению они стали удобным пристанищем для бунтовщиков, которые во время гражданской войны собирались здесь с силами, прежде чем начать боевые действия в соседних краях.

Селение Леже получило широкую известность не только потому, что в нем родился знаменитый врач Жолли: во время великой войны здесь находился штаб генерала Шаретта, и именно в чаще опоясывавшего селение леса он скрывался после поражения, собирая разгромленные отряды и готовясь к новым сражениям.

Хотя, после того как через Леже была проложена дорога из Нанта в Ле-Сабль-д’Олон, стратегическое значение местности изменилось, поросшие лесом и покрытые холмами окрестности селения по-прежнему оставались одними из главных мест подготовки восстания в 1832 году.

В непроходимых зарослях остролиста вперемежку с папоротником, которые росли в тени строевого леса, укрывались отряды мятежников, и численность их росла день ото дня; именно они должны были составить ядро восставшего края Реца и равнины.

Несмотря на то что власти несколько раз прочесывали эти леса, устраивали облавы, им никак не удавалось покончить со смутьянами. Ходили слухи, что восставшие пользовались подземными убежищами наподобие тех, что были вырыты в свое время шуанами в лесах Гралла, из глубин которых они столь часто бросали вызов тем, кого направляли на их поиски.

На этот раз слухи соответствовали действительности.

Когда во второй половине дня Мишель, выехав из замка Суде, поскакал на лошади, предоставленной маркизом, в сторону дома Пико, глазам человека, спрятавшегося за одним из столетних буков, растущих вокруг прогалины Фаллерон в лесу Тувуа, предстала любопытная картина.

В тот час, когда вслед за опускавшимся за горизонт солнцем наступали первые сумерки, когда кусты уже почти полностью погрузились в темноту, казалось поднимавшуюся из-под земли, и когда последний луч заходившего светила золотил верхушки самых высоких деревьев, он издалека увидел, как к нему навстречу шел человек, которого, если дать волю воображению, можно было принять за сказочное существо и который приближался мелкими шажками, с опаской поглядывая по сторонам, что делать ему, на первый взгляд, было совсем нетрудно, ибо у него, похоже, было две головы, что и позволяло ему соблюдать необходимые меры предосторожности.

Это существо, облаченное в жалкие лохмотья, в куртку и некое подобие сшитых из грубого сукна штанов со сплошными заплатами всех цветов и оттенков, призванными бороться с ветхостью, походило, как мы уже сказали, на одно из тех двуглавых чудовищ, что занимают почетное место в ряду редких явлений, созданных по безумной прихоти природой.

Головы не походили одна на другую, и хотя, казалось, имели общую шею, было заметно, что они не состояли в родственных отношениях.

Рядом с широким лицом цвета красного кирпича, изрытого оспой и почти до ушей заросшего неухоженной бородой, виднелась вторая физиономия, хотя и малопривлекательная, но все же не такая уж отталкивающая, хитроватая и лукавая, в то время как первая не выражала ничего, кроме тупости и свирепости.

Эти столь разные лица принадлежали нашим старым знакомым, с кем мы повстречались на ярмарке в Монтегю, а именно: трактирщику Обену Куцая Радость и — да простят нам, возможно, не слишком благозвучное прозвище, однако мы не считаем себя вправе его изменить, — Вшивому Триго, нищему, наделенному геркулесовой силой и сыгравшему, как мы помним, не последнюю роль во время волнений в Монтегю, когда он, приподняв на себе лошадь генерала, выбил его из седла.

Следуя мудрому расчету, о чем мы уже имели возможность вскользь упомянуть, Обен Куцая Радость извлек выгоду из общения с таким похожим на вьючное животное типом, на его счастье повстречавшимся на жизненном пути; и теперь, вместо ног, оставленных им на дороге в Ансени, безногий обрел стальные конечности, не поддававшиеся усталости, не отступавшие ни перед какими расстояниями, служившие ему такой верой и правдой, какой ему никогда не служили его собственные ноги, и, наконец, настолько беспрекословно подчинявшиеся его воле, что, стоило Обену Куцая Радость произнести одно только слово, сделать жест, слегка нажать рукой на плечо или надавить коленями, и они угадывали, как им надо действовать.

Но самым странным было то, что наибольшее удовлетворение от такого союза получал Вшивый Триго; своим дремучим разумом он понимал, что Обен Куцая Радость использовал его силу для достижения своих целей, но он считал их своими тоже, и, улавливая своими огромными ушами доносившиеся до него со всех сторон слова «белые» и «синие», он думал, что, будучи для трактирщика средством передвижения, служил делу, которому поклонялся всей силой своих слабых умственных способностей. Бесконечно доверяя Обену Куцая Радость, он гордился тем, что душой и телом принадлежал человеку, намного умнее себя; он был привязан к тому, кого можно было назвать его хозяином, с самоотречением, которое характеризует все подобные привязанности, где господствует инстинкт.

Триго носил Обена на спине или на плечах с такой же предосторожностью, с какой мать держит на руках своего ребенка, и окружал его заботой и вниманием, не соответствовавшими, казалось, тому состоянию слабоумия, в каком он пребывал; он никогда не глядел себе под ноги, пока не спотыкался и не разбивал их в кровь о камни, но в то же время не забывал на ходу заботливо раздвигать ветви деревьев, чтобы они не поцарапали тело и не хлестнули по лицу его проводника.

Когда они прошли примерно треть поляны, Обен Куцая Радость ткнул пальцем в плечо Триго и великан тут же остановился.