Волчицы
Шрифт:
Аньес побелела как полотно, только щеки, словно следами от ударов, были помечены пятнами. Ее растерянные глаза блуждали по мне, переходя ото лба к груди, как будто хотели определить, куда она ударит меня пилкой.
— Нет, у меня есть дар, — прошептала она. — Клянусь, у меня есть дар.
— Ну да, благодаря тому, что ты вычитала во всех этих книжонках.
— Это не так. Я вижу.
— И ты не увидела, что я Бернар.
Пилка полетела мне в лицо, но — Аньес промахнулась — упала за моей спиной. Я подобрал ее и засунул в футляр.
— Жюлия бросилась мне на шею. Разве это не доказывает, что я — Бернар?
— Жюлия умерла.
— И что из того?
— Вокруг тебя кровь.
Охваченный каким-то суеверным предчувствием, я улыбнулся, но улыбка вышла жуткой.
— Не пытайся больше произвести на меня впечатление. С этим покончено. Она медленно
— Я любила тебя, Жерве.
— Хватит, — закричал я, — хватит. Я не Жерве!
— Жерве… Бернар… — вздохнула она. — До чего мы дошли!… Ты не женишься на Элен.
— Именно этим я и намереваюсь заняться.
— Я тебе помешаю.
— Хотел бы знать, как.
— Ты не знаешь ее так, как я, Жерве!
Я дал ей пощечину. Она тут же подняла голову. Ее глаза заблестели от сдерживаемых слез.
— Извини, Аньес… Я не хотел, — пролепетал я.
— Уходи!
— Если ты расскажешь Элен, она не поверит…
— Уходи!
— Ты не посмеешь признаться ей, что украла фотографии. Она перестанет принимать тебя всерьез. Ты станешь для нее всего лишь порочной девчонкой.
Слезы хлынули у нее из глаз, сперва они текли быстро, затем стали повисать в уголках рта, задерживаться в ямке подбородка, такие круглые, искрящиеся, все женщины, которых я когда-либо знал, однажды непременно плакали, и именно так, как будто внутри у них что-то сломалось, а ведь я всего лишь защищался. Это было мое право.
— Аньес… Маленькая…
Она не ответила. Отвернувшись к окну, она вся отдалась своему горю — застарелому, терзающему ее с детства, может быть, более ценному для нее, чем сама жизнь. Я бесшумно отступил, ибо в тот миг увидел нечто такое, чего не должен был видеть. Пятясь к двери, я окинул взглядом просто убранную комнату с книжным шкафом, набитым теперь уже бесполезными книгами, и вышел. Я тоже был в отчаянии. Передернув плечами, я попытался сбросить с себя ощущение убийственной тоски. «В конечном счете, — подумалось мне, — она получила по заслугам!» Да, разумеется. Но если бы я никогда не оказался в Лионе?.. Сейчас я в очередной раз углублюсь в лабиринт подозрительной философии. Я взял свое пальто — или, скорее, пальто Бернара. Вышел из дома… Неяркое светило окутывало здания бледной пеленой. От Соны, как от лошади, только что закончившей борозду, шел пар. Пригорки, дома, казалось, плывут куда-то, как отблески на воде. Мне чудилось, я иду вниз головой. Что теперь?.. Аньес заговорит, в этом нет сомнений. Она набросится на меня столь же остервенело, как я на нее. Доведенная до последней черты, она погубит себя в глазах сестры для того только, чтобы погубить меня. Правда превратит всех троих в поверженных, в ничтожества. Смерть Жюлии ничему не послужила. Я, смехотворный наследник дяди Шарля, должен срочно убраться отсюда, затаиться где-нибудь в другом месте. Заранее испытывая отвращение к тому, что мне предстоит предпринять, я чувствовал, что у меня не хватит сил выдержать эту новую битву. Кроме того, слишком уж много миллионов! Не верилось… Низко нагнув голову, подставив спину солнцу, я шел по набережной. С деньгами, привезенными Жюлией, я могу продержаться несколько недель, если Элен выставит меня за дверь. Но, может быть… Я мысленно повторял: «Она любит меня. Она сама это сказала». Ну почему я никогда не допускал мысли, что меня можно любить? А если Элен меня любит, она отбросит любые обвинения сестры в мой адрес.
Мне вдруг показалось, что стало пригревать. Конечно, я слишком рано всполошился. Аньес не в силах ничего сделать. Разумеется, она может обратиться за помощью к правосудию. Но для этого ей нужно иметь полную уверенность. И даже в этом случае она наверняка спасует. Нет, ничего она не может, ничего. И хорошо это знает. А если плакала… Вдруг меня как ударило! Я вспомнил, что рассказывала мне Элен о попытке сестры покончить с собой. Я усмехнулся и остановился, упершись руками в мокрый парапет. Однако мысль моя уже работала в этом направлении. Мне не составляло труда подкреплять ее и своими собственными горькими наблюдениями. Еще немного, и я повернул бы назад, побежал бы домой… «Ну не такая уж она дура!» — рассуждал я угрюмо. На что тут же возражал сам себе: «Ты видел ее глаза! Она была уже мертва. Она до конца осознала, что она за человек, и не вынесла». Я вцепился в каменный парапет. «Да разве я не понимаю, что я за человек? Я же не умираю. Это было бы слишком удобно!» — «Ты-то привык!» Я облокотился о парапет, опустил голову. Такие слова мешали мне дышать, вызывали спазмы. После них я, как сердечник, стыдящийся своего недуга, бывал вынужден украдкой отдышаться. Я медленно побрел куда глаза глядят. Нет, я, конечно, не вернусь в квартиру сестер. Зазвонили колокола. Ни одна моя прогулка по городу не обходилась без колокольного звона. Может быть, сегодня мне в торжественной форме возвещается о похоронах Жюлии? Чушь! Не может быть ни заупокойной мессы, ни траурного кортежа. Тело тайком сожгут. Я был, несомненно, единственным, кто в этот час вспомнил о Жюлии. Впрочем, это было в порядке вещей: убил-то ее я.
Внезапно я повернул назад. Кому до меня есть дело! Я угодил в сети, которые сам себе и расставил. Я вслушивался в звон колоколов, биение сердца, плеск речной воды о набережную. Нужно вернуться. Во что бы то ни стало. Если я вернусь сейчас, может быть, еще успею… Да нет же! Я нарочно запугиваю себя, вот и все. И потом, даже если… Если она и хочет покончить с собой, мне-то что?.. Я остановился недалеко от моста, попробовал воскресить в памяти наши свидания, но они не вызвали во мне никакого волнения. Аньес ушла из меня. Она меня больше не интересовала. Меня вообще ничто не интересовало. В эту минуту я сожалел о лагере, колючей проволоке, дисциплине. Монастырь как раз по мне.
Я возвращался. Шаг за шагом приближался к дому, почти что против воли, лукавя с самим собой, но слишком устав сопротивляться. Недалеко от подъезда собака упорно обнюхивала тротуар. Я достал отмычку. Чтобы не обращать внимания на все эти приметы и внутренние голоса, изматывающие меня, надо бы еще раз сменить шкуру. Задыхаясь, я поднялся по лестнице. Открыл входную дверь. Прислушался.
— Аньес!
Какой же я идиот! Неужто я и впрямь надеялся, что она выйдет мне навстречу с распростертыми объятиями? Но слух у меня был наметан. Мне были знакомы мельчайшие оттенки царящей в пустых комнатах тишины.
— Аньес!
Я ринулся вперед. Дверь в ее комнату даже не была заперта. Аньес лежала возле уборной. Тело, сведенное обезобразившей ее конвульсией, уже застыло. Я дотронулся до ее руки. Твердь и холод, словно металл. Паркет усеян осколками чашки. Звук моего дыхания и тот казался сейчас оскорблением. Я отпрянул и утер лоб мягким рукавом пальто. Яд. Я прошептал это слово, чтобы убедиться, что уже поздно что-либо предпринимать. Оставалось ждать возвращения Элен. Она-то наверняка знает, что делают в подобном случае. Я стоял, скрестив руки, неотрывно глядя на покойную; вокруг было тихо как в склепе. Отважная Аньес! Не поколебалась выбрать благую часть. Я чуть слышно поздравил себя. Я был болен от горя и в то же время чувствовал себя на пути к выздоровлению. С Элен я уж как-нибудь найду общий язык. А самое главное, Элен сделает все необходимое. Она придумает, как избавить меня от присутствия этого тела, как обезопасить меня. Ох, только бы она поскорее вернулась! Я повел глазами: фотографии на столе не было, но в камине лежали остатки сожженных бумаг, писем, тетрадей; Аньес оборвала все связи с прошлым. Охваченный опасением, впрочем, вероятно, напрасным, я бросился в комнату Элен, затем обошел остальные — гостиные, столовую, кухню… Нет, Аньес не оставила ничего, что могло бы свидетельствовать против меня. Я вернулся к телу и в этот момент услышал, как поворачивается ключ в замке. Когда дверь закрылась, я негромко позвал: «Элен! Сюда!» — и отстранился. Еще не переступив порог, она увидела Аньес и перехватила мой взгляд.
— Она мертва, — прошептал я. — Я только что нашел ее.
Элен сделала все, чего я от нее ждал. Первым делом собрала осколки, понюхала их, снова положила на пол. Затем приподняла голову сестры.
— Так и должно было кончиться.
— Я вышел почти следом за вами, — торопливо объяснял я. — Ничего не понимаю. Какое горе! Она выпрямилась и, нахмурившись, сняла перчатки.
— Вы уедете. Немедленно. Вас не должны здесь видеть. Подождите!… Франшвиль — слишком близко. А вот Сен-Дидье в самый раз… Я знаю там одну небольшую гостиницу, скорее постоялый двор, «Два торговца». Скажите хозяину, что вы от меня. Он вас устроит.
— Я не знаю окрестностей. В Лионе и то с трудом ориентируюсь.
Она пошарила в сумке, вынула блокнот, куда записывала занятия с учениками, и вырвала страницу.
— Но до площади-то Белькур вы способны добраться?
Серебряным автоматическим карандашиком она начертила схему, крестиками пометила нужные места.
— На Пон-Мутон пересядете на другой трамвай. Я был спасен! Как я любил ее в эту минуту!
— Поняли?
— Все понял. Но я в отчаянии — мне так не хочется оставлять вас одну, Элен.