Волшебная нить
Шрифт:
К костюму еще, верно, прилагался короткий блестящий плащ, который набрасывался на плечи и затягивался веревочкой. Катя повертела его в руках и положила обратно: совсем уж театр! К ее разочарованию, башмаки пажа оказались ей велики. Что ж, ее собственные башмаки сгодятся, они целы. Только вот чулочки белые, испачкаются скоро. Сюда бы сапожки...
– Марфа!
– крикнула Катя, и баба тотчас показалась в двери. Девушка могла поклясться, что Марфа наблюдала из своей засады за ее переодеваниями, ибо на лице ее рисовалось живейшее любопытство.
– Найди
– велела ей Катя.
Не обращая внимания на язвительный тон, стражница кивнула и деловито порылась в берестяных коробах, стоящих на полках, затем вышла и вернулась с длинной тонкой лучиной.
– Мерку надобно снять, - сказала она, подходя к Кате.
– Давай ногу-то.
Обломив лучинку по Катиной ступне, Марфа вышла из горницы и крикнула кого-то. Девушка отметила, что за дверью была другая половина избы с печью посредине. В этой половине, верно, и жила сама баба. Пленница попыталась выйти, да не тут-то было: дверь оказалась запертой. Она подошла к окошку, которое было столь мало, что пролезть в него не смогла бы и кошка. Всего в горнице было пять слюдяных окошек. Все крепко заколочены и, видно, никогда не открывались. Разглядеть сквозь них что-либо на улице вовсе было невозможно. Свет проходил и ладно. Стены избы были сложены из толстых бревен. Никаких лазеек, щелей. От хозяйской половины горницу отделяла дощатая перегородка. В ней, верно, и была та щель, через которую Марфа подглядывала за Катей.
Покуда ждали сапоги, баба принесла Кате завтрак.
– Разносолов у нас нет, будешь есть, что и мы!
– буркнула Марфа, ставя на столик миску с кашей и кувшин молока.
Девушка не была избалована разносолами, она поела и каши, понимая, что ей понадобятся силы. Марфа молча убрала за ней и ушла в свою половину. Когда принесли сапожки, вошла опять и бросила их на стул:
– Примеряй!
Сапожки были чудо как хороши: сафьяновые, мягкие. Катя с удовольствием всунула в них ножки в белых чулочках и почувствовала, как уютно там внутри. Она вскочила и потопала нарочно, проверяя, годятся ли сапоги.
– Ну, впору?
– спросила Марфа, наблюдавшая за ней, уперев руки в бока.
– Впору, - кивнула Катя.
– Теперь бы прогуляться!
В курточке и штанишках она походила на озорного мальчишку и, казалось, вполне натурально вошла в роль.
– Не велено выпускать, - буркнула Марфа, уходя и запирая за собой дверь.
Катя покрутилась возле трюмо, с любопытством разглядывая себя и притопывая ножками в чудесной обнове. Надобно уломать Гришку, чтобы позволил выходить... При мысли о разбойнике Кате сделалось не по себе, опять нахлынули ужас и отчаяние. Глядя на образа, девушка будто искала поддержки:
– Он жив, он жив, я чувствую это...- шептала она, едва сдерживая слезы.
– Я найду его. И ради Левушки я вынесу все, даже Гришку... Я не боюсь его!
И скоро ей представилась возможность испытать свою решимость.
28.
Вечером, когда пленница истомилась взаперти и была слаба духом, явился ее мучитель.
Увидев перед собой вместо томной девицы мальчишку-пажа, он оторопел.
– Вот так превращение!
– и страшный взгляд его выразил восхищение.
– Не знаю, что и лучше...
Катя ничего не ответила ему, собираясь с силами. Ей хотелось плакать и проклинать разбойника, расцарапать ему всю его ненавистную физиономию, а приходилось держать себя в узде. Надобно внушить Гришке уверенность, что его пленница смирилась со своей участью, чтобы он дал ей хоть некоторую свободу. Однако по невинности своей она забыла о главной опасности. Необычное одеяние Кати разожгло воображение разбойника, и без того распаленного долго сдерживаемой страстью. Григорий приблизился к притихшей девице, пожирая ее глазами, и грубо притянул к себе.
Инстинктом Катя чувствовала, что сопротивление лишь больше раздразнит его. Она сжалась и отстранилась с презрительной гримаской.
– Не люб я тебе?
– хрипло спросил Григорий, и девушка опять каким-то чутьем угадала глубоко скрытую растерянность его и шаткость. Она положительно имела странную власть над разбойником. Если б он не был атаманом огромной шайки, Катя бы сказала, что Григорий боится ее!
– Сделаешь это теперь, - холодно и властно произнесла девица-паж, - я убью себя, и ты не сможешь мне помешать, даже если тебе придется сидеть возле меня день и ночь.
Григорий нахмурился, однако бесстрашная девица продолжала:
– Будь ты дремучий мужик, я не удивлялась бы. Разве ты не знаешь, что любовь не получают насильно, не покупают и не завоевывают угрозами? Надобно женщину приручить, дать ей привыкнуть к тебе, расположить лаской и заботой.
Она высвободилась из его рук и отошла на безопасное расстояние. Разбойник слушал ее с видом прилежного ученика, и это развеселило Катю.
– Ты вот все убийцей меня кличешь, - заговорил он совсем иначе, - так знай: ни одного человека в жизни я не убил. Если только случайно...
– Право?
– возразила Катя.
– Так уж ни одного? Если убивают твои сподручники, разве ты не при чем?
Гришка усмехнулся и сделался прежним:
– У хлеба не без крох. Мои молодцы - лихие разбойнички, на их совести много крови. Но я - нет...
– А Левушка?
– голос Кати дрогнул, как ни силилась она скрыть волнение.
– Любезный твой? Так то Терентий стрелил!
– дурашливым тоном ответил Григорий.
– Он жив?
– умоляюще глядя на него, спросила Катя.
Разбойник помрачнел.
– Нет его, забудь навсегда. Ты моя и ничьей не будешь!
Он повернулся, чтобы уйти. За перегородкой что-то грохнуло. Верно, там Марфа подглядывала, как всегда.
– Позволь мне выходить из избы, иначе с тоски помру!
– пересиливая себя, попросила Катя.
– Разве только со мной. Поглядим!
– неопределенно ответил Гришка и вышел.
Девушка в бессилии упала на кровать. Ее трясло как в лихорадке. Притворство нелегко далось ей. Впрочем, Катя понимала, что это лишь отсрочка казни...