Вопрос Формы
Шрифт:
Вуд быстро затрусил по улице, тесно прижимаясь к домам, тщательно наблюдая за автомобилями, в которых могли быть либо гангстеры, либо полицейские...
Уже темнело. До захода солнца он успел пробежать добрых три мили. Запыхавшись, он остановился у громадного здания "Морнинг Пост". Здание казалось неприступным.
Он наблюдал за входной дверью главного подъезда, выжидая момент, когда кто- нибудь распахнет дверь так, чтобы можно было проскочить вовнутрь. С надеждой смотрел он на подходившего к двери пожилого джентльмена. Однако тот
Вуд избрал иную тактику. Он увязался за высоким тощим парнем, лицо которого казалось добрым, несмотря на выражение угрюмой сосредоточенности. Вуд неуклюже завился хвостом, демонстрируя свои дружественные намерения. Высокий человек остановился, почесал Вуда за ушами, но в дверь с собой не пропустил. Но прежде, чем он успел закрыть ее, Вуд яростно прыгнул, чуть не сбив его с ног, и оказался в вестибюле, где понесся между бесчисленными ногами, устремившись к лестнице. Высокий человек выругался ему вслед.
Вуд миновал этаж за этажом. Вот, наконец, он у двери отдела новостей. Он остановился, перевел дыхание. Потом зажал ручку двери в зубах и повернул ее. В его чувствительные ноздри ударила едкая волна табачного дыма, уши пронизала боль от грохота и шума. Пробиваясь между рядами заваленных бумагами столов, он с надеждой оглядывался по сторонам. Он видел людей, склонившихся над машинками, не замечающих ничего, кроме своей работы, юнцов, бегом разносящих между столами пачки бумаг, мужчин и женщин, летящих из стороны в сторону. Умные, проницательные, внимательные лица...
Кое-кто на секунду отрывался от своего дела, чтобы взглянуть на него, но сразу же возвращался к работе, почти его не видя.
Он дрожал от волнения. Ведь это были люди, которые могли и воздействовать на Мосса, и понять его, Вуда. Кто, как не они! Лапой он дернул за ногу репортера, печатающего на машинке, заискивающе глядя на него. Репортер посмотрел под стол и отпихнул Вуда.
– Отвяжись, - сказал он сердито.
– Иди домой.
Вуд отпрянул. Мозг его напряженно заработал: как же ему изложить свою историю? Чем заменить слова человеческой речи? И его осенило. Он же специалист по шифрам и кодам...
Он залаял, чередуя длинные протяжные звуки с короткими. Испуганно завопила женщина. Репортеры повскакали с мест и встали плотным кругом, не смея подойти к Вуду вплотную. Вуд пытался пролаять текст азбукой Морзе и с надеждой искал глазами того, кто поймет его. Но встречал он в ответ лишь неприязненные холодные взгляды.
– Это та самая псина, которая напала на меня внизу, сказал высокий худой человек.
Вуд залаял, было, снова, но из отделенной стеклянной перегородкой клетушки вышел редактор.
– Что за шум?
– требовательно осведомился он и увидел Вуда.
– Убрать к чертям этого пса!
– Вот, вот! Уберите-ка его отсюда!
– заорал худой.
– Слушай, Гилрой, он же
Вуд моляще впился глазами в Гилроя. Хоть он и не мог объясниться, но автора статей о кататониках он нашел! Гилрой шел прямо на него, произнося обычные в таких случаях фразы, которыми успокаивают разбушевавшихся собак.
Вуд так был близок к успеху! Ему бы только суметь выразить себя, прежде, чем его поймают и выдворят.
Прыгнув на стол, он смахнул на пол банку чернил, растекшихся темной лужей Не теряя ни секунды, ой схватил лист белой бумаги, обмакнул лапу в чернила и попытался писать.
Но лучик надежды мгновенно погас. Собачье когти - это не человеческий палец. На бумаге, просто получился отпечаток его лапы.
Уныло, но не сопротивляясь, чтобы не злить Гилроя, Вуд позволил завести себя в лифт. Он опять неуклюже завилял хвостом. Потом сел и попытался состроить гримасу, которая на человеческом лице показалась бы дружелюбной. Гилрою она понравилась. Он потрепал Вуда по голове. И решительно выставил его за дверь.
Но Вуд не отчаивался. Как бы то ни было, он сумел проникнуть в редакцию и обратить на себя внимание. Он знал, что газета - это единственная сила, способная повлиять на Мосса Осталось лишь решить проблему коммуникации. Но как? Писать лапой он не мог, и никто в редакции не понял азбуки Морзе.
Прижавшись к белой бетонной стене, он лихорадочно искал выход. У него не было ни речи, ни послушных пальцев. Единственное, что оставалось - лаять. Должен хоть кто-то в этой толпе услышать в его лае точка и тире.
И, действительно, не одна голова повернулась к нему. Уж что-что, а внимание-то он к себе привлекал. Но понять его так никто и не понял.
На какой-то миг он потерял рассудок. Он заметался под ногами прохожих, заливаясь хриплым отчаянным лаем, прыгая на людей, которые казались ему понятливее остальных, не отставая от них, пока не становилось ясным, что послание до них не дошло.
Никаких результатов, кроме робкого похлопывания по голове или испуга. Он смолк и опять прижался к стене, чувствуя себя побежденным. Никому и в голову не придет услышать морзянку в собачьем лае. Когда он был человеком, он, наверное, реагировал бы точно так же. Люди видят в его лае только лишь попытку собаки обратить на себя внимание. И ничего более.
Он долго рыскал по улицам, завидуя ступающим вокруг него человеческим ногам, твердо и уверенно идущими в нужном им направлении. Самоуверенным, эгоистичным ногам, не сделающим ни одного шага в сторону от своего пути, чтобы помочь ему.
Владельцы этих ног обладали способностью выражать самые тонкие оттенки мысли и чувства речью, письмом, телефонным звонком...
Его же голос был всего-навсего хриплым пронзительным воем, раздражающим людей. Лапы его были пригодны только к бегу, а заостренная морда не могла выражать никаких человеческих чувств.