Ворчливая моя совесть
Шрифт:
Довольные, даже чуточку смущенные чем-то неясным, все собрались в лучшем кабинете. Облеченный доверием встал, поискал глазами…
Где же оно, где поздравление?
Забыла!
Вечная эта старушечья рассеянность…
Ах, простите!
Голова кругом…
Виновато причмокивая, краснея от стыда, бежит она по коридорчику меж рядами стульев.
Все снисходительно ждут, не рискуя заговорить…
Наконец-то адрес принесен, выразительно прочитан вслух. Какой же он трогательный и смешной! Какой же он…
Много-много
Как недописанное детское письмо, захваченное внезапным пыльным смерчем, точно израненный партизан, заблудившийся в темноте канализационного туннеля, мечется в могучем голубом луче прожектора случайная птица. То скользит по нему вниз, до самого жерла, из которого он бесшумно хлещет; то взлетает, напрягая симметричные крылья, на самую вершину, туда, где луч уже теряет свою резкость, где он размывается неодолимой мглой.
Птиц в ночном небе немало, одни вылетели на охоту, другие спешат на ночлег. Но их не замечают, мы сумели различить лишь одну, снующую внутри крутого, подпирающего угрюмые поздние облака столба света.
Постойте, да она и сама, кажется, поняла, что только за нею следит мир, только ею любуется, и, кажется, рада уже этой ослепительной тюрьме. С чего бы ей так изощряться, виться, взмывать?..
Не правда ли, какая изумительная, честолюбивая птица!
Давно уже распался усмиренный самим собой, туго скрученный смерч, вернулось в протянутые руки заплаканного ребенка недописанное письмо… Теперь он уже большой и не плачет.
Давно уже поднял головой тяжкую стальную плиту и выполз наружу бессмертный партизан. Ослепленный золотым полднем, гневно шагнул он на звуки ненавистной чуждой речи, навстречу гибели, но не попятился назад, к похожему на солнечное затмение люку, не провалился в осклизлый мрак… Давно, давно это было, чуть ли не… лет назад. Лишь обнаженная пристальным взглядом прожектора птица все купается, все плещется в голубом потоке, упивается тем, что ее рассматривают. А может, это уже другая птица? Другая, но точно такая же? А что, если бы внезапно наступил день, а луч прожектора стал угольно-черным? Она тут же покинула бы этот черный луч. Она на свету, на виду жаждет быть — обыкновенная, тщеславная птица.
Как медленно светает. Почти целое мгновение фиолетовый цвет превращался в синий, потом в медно-розовый, потом в голубовато-желтый… Наконец-то, наконец оно закончилось, истекло. Бесконечное мгновение!
Как медленно встает сегодня солнце. Оно словно рождается. Последние, самые мучительные минуты, как долго они длятся. Бедное солнце! Скоро, скоро оближет тебя небо, как новорожденного дымящегося теленочка.
Но поторопись! Впереди у тебя долгая дорога, а за полдня ты можешь пройти только половину ее. Всего лишь…
…Нет, это невыносимо!
Медленно, медленно, как мне кажется, не торопясь, направляюсь я через весь город к заветному месту, но на самом деле задыхаюсь от бега.
Еще кусочек асфальта, еще сто мгновенных шагов, двести… Еще сто…
Не могу победить время, но побеждаю пространство!..
Пулеметной очередью раздается по гулким пустым улицам моя неторопливость.
А вот и озаренная первыми лучами голова каменного великана… Какой бессонный век провел он, глядя на свет широко раскрытыми требовательными глазами. И тем не менее — недвижим. Стоит, замерев, не смея расплескать окаменевшее свое нетерпение.
Жаль мне его, слишком послушного остроумному замыслу человека.
…На серой плите подножия сидит девушка в зеленой куртке и ест бутерброд. Это она! Стеснительно улыбаясь, поднимается навстречу и предлагает мне половину своего завтрака.
«Маша» — вытатуировано у него возле локтя. Уж не поэтому ли закатал он рукава?
Толстая пучеглазая женщина с мелкозавитыми обесцвеченными волосами всегда сидит рядом, они даже одну и ту же газету читают одновременно.
Вернее, она поддерживает страницу, чтобы ему было удобнее читать. Безгубый, нарисованный темной помадой рот ее так и цветет на солнце, вместо бровей темнеют карандашные полоски.
Кажется, окуни ее в воду, и вместо головы на свет появится безглазый гладкий шар.
Неужели это и есть «Маша»?
Такую татуировку делают себе в юные годы, в пору первой тоски, спасением от которой видят только одно имя…
Так неужели это и есть Маша?
А почему бы и нет?
Может быть, чувство оказалось прочным, не исчезло так же, как и татуировка? И пронес его этот человек через быстрые годы и долгие дни, через все хитросплетения жизни. И вот они сидят рядом.
Но ведь… Возможно ли, чтобы…
А почему бы и нет?
Внимательнее всмотритесь в ее лицо и увидите грустное понимание в вытаращенных рыбьих глазах, снисходительную иронию в уголках нарисованных губ. А эти тусклые кудряшки — не свидетельство ли они мучительных женских стараний не отстать от других, помоложе и красивей?
Словно другое лицо проглянет вдруг сквозь банальные искусственные черты — сильная, умная и любящая душа.
Да, это она! Маша!
А может быть, и нет…
Первая премия за лучший рисунок… Талон…
В прохладной мастерской с пыльным окном во всю стену в живописных позах откинулись несколько мольбертов, высокие вазы с кистями стоят на закапанном красками полу, на ярком ковре висит рядом со ржавой саблей длинный кальян, курительный прибор Востока.