Восход луны
Шрифт:
— Не забыла, я ручаюсь.
— Будем надеяться. Ты мне дай напрокат какой-нибудь свитер поприличнее, а? Мой-то совсем порвался, да и постирать бы его не грех.
— А-а, хочешь произвести на Фариду впечатление! Ну что ж, дело понятное. Посмотри там на полке в шкафу. В моих туалетах тоже на бал не пойдешь, но дыры заштопаны. Саидина работа — бедняжка, я остался ей должен.
— Ничего — сочтешься. Теперь ты жених хоть куда: постоянный заработок, квартира. Не хватает пустяка…
— Невесты?
— Вот именно.
Шаукат снимал квартиру из двух комнат с кухней и балконом. Большая комната с двумя окнами, выходившими
В углу ютился старый диван с «говорящими» пружинами. «Ложишься, — шутил Шаукат, — они желают тебе приятных сновидений, встаешь — бодрости». После трудного дня Шаукат заваливался, бывало, на этот диван и просыпался только утром. Постель в соседней комнате так и оставалась неразобранной. Утром Шаукат делал зарядку на балконе, принимал ванну, брился, варил кофе, жарил яичницу… Ему не надо было торопиться на работу. Джагфар сам являлся в редакцию лишь после полудня, когда уже верстали очередной номер.
Впервые за много дней друзья имели возможность поговорить с глазу на глаз. Не мешало заглянуть в завтрашний день. У Шауката все вроде было ясно: он возвращался в газету. А Фуад? Куда ему податься, что делать?
За окнами понемногу стихал городской шум. На журнальном столике появился кофе. Шаукат сварил побольше, чтобы потом не возиться, выложил на стол все запасы съестного. Ничего — утром кто-нибудь из них сбегает в лавку, купит еды.
— Шаукат, ты никогда не рассказывал мне о своем Джагфаре.
— Зачем он тебе?
— Скажи, кто твой друг…
— Он мне не друг, а хозяин. Друга выбирают, а хозяина посылает судьба. Вернее, нужда.
— Точно. Я почему спрашиваю? Ты мне говорил, что он знает массу чужих тайн.
— Ну, насчет этого можешь не сомневаться. Он знает подноготную всех жителей города. Да что там города! Губернии, а то и страны.
— Ну уж хватил — страны.
— А ты что, хотел наняться к нему в помощники, чтобы вместе выведывать тайны?
Лицо Фуада стало сосредоточенным. Брови сошлись у переносицы — так бывало всегда, когда Фуад пытался осмыслить что-нибудь сложное. Фуад отпил глоток кофе, взял из вазочки несколько миндальных орешков и принялся грызть их, откинувшись на спинку кресла.
— В помощники не собираюсь, — медленно сказал он, — но мог бы подкинуть твоему редактору неплохую тайну. Он на ней знаешь как заработал бы.
— Ну-у? Такое он ценит. Считай, что мы с тобой теперь сослуживцы. В чем же дело, если не секрет?
Фуад посмотрел по сторонам, уселся поудобнее, но с ответом не торопился.
— Не бойся, здесь нет подслушивающего аппарата.
— А вдруг Садык поставил, пока мы с тобой ездили в Мекку?
— Откуда у него такие деньги? Ему дай бог расплатиться с оравой сыщиков, которых он пустил по следам пропавшего братца.
— Я шучу, конечно… Не об этом речь. Ты мне в пути рассказывал об истории паломничества, о пророке Ибрагиме, строившем Каабу, о его сыне, об ивлисе и жертвоприношении…
— Ну?
— Я вот не знаю только, когда все это происходило — в джахилийский период или позже…
— В джахилийский, потому что Каабу строили еще в дойсламские времена.
— Ну все равно, не имеет особого значения. Понимаешь, когда бы ни происходило, по сути, это нынешняя действительность. Сегодняшний день арабов.
Шаукат с интересом глядел на приятеля, но Фуад
— Палестинцы, как и Ибрагим, — снова заговорил Фуад, — хотят воздвигнуть свой храм: создать государство, стены этого храма уже как будто сложены, только крыши нет. Они понесли немалые жертвы, но до цели еще очень далеко. И все же я твердо верю: борьба не прекратится, пока палестинцы не воздвигнут свой храм. Пусть это будет храм без голубых куполов, роскошных минаретов, без колодца зем-зем, но храм будет! И Палестинцы обретут свою родину. О, если бы они не были рассеяны по разным странам! Понимаешь, палестинцев более трех миллионов. Сила! Почти тридцать лет они рассеяны по свету. Дети выросли, не зная отчего края, земли предков.
— Тридцать лет борьбы…
— Людей, борющихся за свою родину, всегда и всюду испокон веку называли патриотами. Им сочувствовали, помогали, их именами называли улицы, а недруги их окрестили «террористами», людьми, стоящими вне закона. О, до чего терпелив аллах! Где же справедливость?
Фуад давно уже не сидел в кресле, он взволнованно мерил шагами комнату, нахмурив брови и сосредоточенно глядя перед собой. От возбуждения его голос звучал почти хрипло.
— Ты не находишь, что палестинцы, изгнанные с родных земель, похожи на мальчика Исмаила, которого отец хотел принести в жертву. Аллах не допустил гибели невинного ребенка, а палестинцы отдают свои жизни, свою кровь ежедневно, ежечасно… И все равно, поверь мне, правда восторжествует. Те, кто борется за свободу, не одиноки. Их поддерживают и им постоянно помогают верные друзья…
Шаукат был изумлен. Какую точную аналогию в истории нашел Фуад! Легенда в его устах ожила, наполнилась современным смыслом.
— Это и есть твоя тайна?
— Какая же это тайна? Это ведь все знают. Об этом надо говорить по радио, писать в газетах, это надо объяснять верующим в мечетях — всюду, где только можно. Люди обязаны понять то, о чем я здесь говорю. Ты газетчик, ты поэт.
Писал бы об этом. Вот тогда взошла бы над всем Востоком ваша «Луна» — «Аль-Камарун»… Видел, с каким ожесточением паломники избивали каменных истуканов. Камню-то не больно, а тут живой дьявол сует в руки арабу оружие: убей своего брата, принеси его в жертву. Ты не слышал о Кемале Ташане? Слава аллаху, этот негодяй окочурился. Он был крупным подлецом. Я назову Джагфару имена людей, которые ради корысти служат и ивлису и Ибрагиму одновременно. Они получают двойной калым: один открыто, так сказать от строителя храма, другой тайно — от ивлиса. О, как надо разоблачать фарисеев, двуликих драконов! Я представлю твоему издателю неопровержимые доказательства.
— Зачем тебе Джагфар? Сядь и сам напиши статью. Ты так образно и убедительно говоришь, у тебя получится. Понадобится моя помощь — я к твоим услугам.
— Мне жаль ребят. — Фуад сел, глаза его горели. Никогда не видел Шаукат друга таким серьезным. — Сколько их гибнет, кровь льется рекой. Палестинские поселения в Ливане после налета израильских самолетов — это площадь жертвоприношения в долине Мины: сплошные потоки крови. Кстати, в долине Мина овец кромсают, кидают в яму. А в это время повсюду тысячи детей рыщут по мусорным ящикам в поисках куска хлеба, от голода гибнут немощные старухи и старики. Почему бы не вывозить это мясо в поселения для палестинских беженцев? Погибает же добро…