Восход
Шрифт:
— Как все три?
— Ну да. И твои два.
Председатель вспомнил, что я здесь, и заорал во все горло:
— Что вы болтаете зря при чужом человеке!
Я вышел за ворота, как бы ничего не слышал. Председатель оглянулся и, предполагая, что я ушел совсем, принялся распекать их:
— Как же вы так, ротозеи? Кто же мог это сделать? Ведь мои тут два пуда.
— Ей-богу, как скрозь землю.
— Может, он? — спросил председатель, и я догадался, что он говорит о Климове.
— Не могет. Совсем без ног. И три бидона. Как он
Мне все стало ясно. Войдя, я спросил:
— Что у вас за шум?
Увидев меня, мужики опешили.
— Это кто?
— Из уезда, — ответил председатель. И, обращаясь ко мне, строго заявил: — Вот, товарищ Наземов, на месте преступления захватил. Гляди. И котел горит, и самогон в ведре. Видать, только начали.
— Что ж, — сказал я, — они начали, а ты кончай. А все, что приказал, выполни в срок.
— Теперь-то я выполню, — злобно пообещал председатель.
Глава 9
Время приближалось к полудню. Ярко светило солнце.
Лишь кое-где в далекой синеве неба парили неподвижно тонкие, как бы расчесанные, прозрачные облака.
Ветер еще колыхал по обочинам дороги цветущую рожь. При сильном порыве над полосами ржи поднималась мелкая желтая пыльца сухого цветения. Рожь была хорошая, крупная в соломе и колосе. Последние дожди сильно выручили, и хотелось, чтобы всюду, на всех полях зрела и волнами перекатывалась такая рожь!
— Поспевай, матушка, зрей, — шептал я. — Перетерпим еще месяца два, и тогда мы будем сильны.
Далее шли поля яровых хлебов: овес, просо, чечевица.
Овес у дороги, где хлеба всегда родятся гуще, был темно-зеленый, высокий, крупный в стебле и уже выбросил кудрявые кисточки. Они нежно шелестели, будто что-то шептали, и задорно задевали друг друга. Смотришь на овсяное поле, особенно когда уже полный налив, — и неисчерпаемая радость вселяется в сердце, и чувствуешь бодрость во всем теле, будто утром — рано, до солнца — выкупался в прохладной воде. Кисти овса, свисающие гирляндами, кажутся хрустальными.
А как хорошо до восхода солнца косить овес, захватывая острой косой с грабельцами, и класть его в ряды. Ровными, как холст на лугу, ложатся эти ряды.
Молотить овес тоже весело. Два-три хороших удара цепом — и сноп уже осыпает с себя серебристые крупные зерна. Они взлетают и, падая, обсыпают голову, брызгают в лицо.
Люблю овес — хороший, белый, крупный.
Люблю овсяный кисель — горячий, пахучий, сдобренный конопляным маслом…
Поднялись и просяные загоны. Широколистые стебли уже отошли от земли и тянутся вверх, пытаясь догнать овес. Но просяным посевам яростный враг — сорная трава. Просо нежно, как младенец, чувствительно, оно любит мягкую, влажную землю и боится соседства самого жадного врага, пьющего соки земли, — тяжелого осота.
Не менее опасное соседство для проса — березка-ползунок. Она не лезет вверх, как нахрапистый осот или козлец, а лукаво стелется
Не легко выдрать из земли березку, оторвать ее, снять со стеблей проса. Цепко держится этот паразит за жизнь.
А там, где просо посеяно на низинах, на кислой почве, буйно растет красностволая кислица, похожая на гречу. Кислица — дружное семейство. Она идет сплошной стеной, давя собою не только просо, но и сорные травы.
Много разных врагов на полях. Иногда вдруг появится дикая сурепка, обитательница ржаных полей, — и, гляди, все в желтом цвету. Или на чечевицу нападет цепкая трава — череда. Выполоть ее нет никакой возможности. Только после молотьбы можно ее отвеять, а семена сжечь. Одиночно растет в хлебах развесистый пахучий козлец. Его желтые головы, схожие с кистями рябины, можно увидеть издали. Под козлецом уже ничего не растет — так он жаден и могуч.
Но хуже всех, даже хуже синих, красивых васильков, нежно воспетых некоторыми поэтами, седая полынь. Она — владычица сорных трав. Не дергай, не жги ее весной на корню, не пропахивай, не борони — и она в два-три года покроет собою все поля и огороды.
С этими-то сорняками и борются сейчас полольщицы, мимо которых едем мы с Андреем. То тут, то там виднеются на загонах их согнутые спины.
Андрей задремал. Что там гадать! Пока я был в салотопне, он приложился к бидону. Спрыгнув, я пошел сзади телеги.
Вот уже близко полольщицы. Вероятно, они сильно утомились, так как то и дело разгибались, чтобы дать спине отдохнуть.
С большим любопытством уставились они на нашу подводу с дремлющим Андреем. Кто-то из них насмешливо что-то крикнул, но Андрей даже ухом не повел.
Затем свои взоры они устремили на меня. Каждый чужой человек всегда вызывает интерес, попадись он в селе или на поле.
— Бог помочь! — крикнул я им, остановившись, чтобы закурить.
— Иди к нам на помочь.
— Сейчас закурю. Попить у вас есть?
— Есть, да не про вашу честь, — ответила девушка с загорелым лицом, покрытым пылью.
— Ну, не надо, — отказался я. — А вот работаете вы плохо. Как на поденщине.
— А мы и так на поденной, — ответила пожилая женщина, передавая из фартука в фартук траву курносой девушке.
— Оно сразу видно. Лишь бы день прошел. За что только вам хозяин денежки отваливает?
— Куда едешь? — спросила девушка и вытерла пыль с лица. Она была хороша собой.
— Невесту сватать, — ответил я.
— Этого добра хватит, — подсказала пожилая и, шмыгнув носом, рассмеялась.
— На примете-то есть? — спросила вторая и лихо поправила платок.
— Есть, — задорно ответил я.
— Девка аль вдова?
— Пока не узнал. Говорят — незамужняя.
Это их повергло в веселье. Как же, едет человек сватать, а не знает кого.