Восход
Шрифт:
Но не всегда бывает, что те, кто «сидит» или «ходит», обязательно поженятся. И редко, очень редко случается, что они еще до свадьбы зайдут слишком далеко. А позволено все: подарки, конфеты, подсолнухи, кисеты, а дальше объятия, воркованье о любви, ну, поцелуй в темноте. И только.
«С кем же „сидит“ Лена?» — ножом резала меня мысль, и горечь наполняла сердце. Хотелось узнать — и боялся. Почувствовал, как вновь ожила во мне безудержная, слепая любовь к Лене.
— Мало ли с кем сидит! — возразила Аннушка. — Ты вот сидела с Николаем
— Ничего ты, Аннушка, не смыслишь. Я глаза отводила.
— А Лена ни Ваньку хромого, ни Ефимку не любит, хошь Ефимка и гармонист. Отвязаться от них — это, правда, она не может. Несмелая.
За таким жгучим разговором я совсем забыл про Андрея. А он, видимо, ждал-ждал меня и вот повернул назад.
— Ты что тут пропал, начальник? — закричал он, сойдя с телеги.
Увидев кувшин, попросил воды. Девочка робко передала кувшин, и Андрей, обливая черную свою бороду, жадно принялся пить.
— Дядя, оставь на донышке, — крикнула вдова.
— Сходите. Эка вода-то тепла.
— А ты бы там, в роднике, напился. Ключевая.
— Боюсь — бороду простужу. А у вас что тут, митинга? — обратился он к старой.
— Парня твоего женить собираемся!
— А где невеста? — Андрей блеснул глазами и разгладил бороду.
— Невеста без места, жених…
— Ну-ну, — перебил Андрей. — Такого жениха нигде не сыскать. И Петру Иванычу не в деревне невеста, а в губернском городу, а то в самой Москве.
— Дядя Андрей! — крикнул я на него. — Молчи!
Но молчать он не привык. Подняв лицо вверх, словно в небо прогремел:
— Он зарок себе дал: не жениться до полной революции по всей земле.
— И на Марсе, — добавил я.
— Вот какой парень. Ему ужо двадцать два года вчера сравнялось. Верно?
— Ты же оракул, борода. Ну-ка, давай поедем.
Мы попрощались и пошли к подводе. Женщины, о чем-то споря, отправились полоть просо.
Пока мы ехали до Горсткина, Андрей все время что-то рассказывал, а я ничего не понимал и даже не слышал его совсем, лишь изредка поддакивал.
— …Из Сибири он, лось-то, бежал. Из тайги. Пожары там были. Весь день гоняли за ним верховые. А какой прыткий! Из леса да обратно в лес. Все в ле-ес…
«Зачем же, зачем я затеял этот разговор с полольщицами? — твердил я себе, не слушая Андрея. — Нет, не будем заезжать в Горсткино, не надо встречаться с Леной. Для чего бередить почти зажившую рану? Для чего омрачать свою молодость, когда вместе с товарищами, как говорит Шугаев, „мы двигаем революцию на века вперед“?»
Хороший человек Шугаев. Строгий, справедливый, умный и, когда надо, беспощадный. Даже к нам, уездным работникам.
Он работал в Питере на Путиловском, где Никита, продотрядчик. Вместе с путиловцами и матросами брал Зимний дворец. В Смольном видел Ленина.
Пусть Степан Шугаев кое-кому не нравится, особенно левым эсерам, которые дали слово работать
С первых же дней после первого уездного съезда Советов они почуяли друг друга и незаметно объединились. На заседаниях, на собраниях, на митингах они никогда не сидели рядом, зато не было вопроса, по которому не выступали бы против нас, особенно против председателя совдепа Степана Шугаева.
Не раз говорил нам Шугаев: «У нас, товарищи, пока коалиция. Хотя мы и большинство, но надо быть начеку. Со временем вышвырнем их, левоэсеровских лягушек, и подберем крепких, надежных руководителей».
Так думалось мне, когда мы под тихий скрип колес ехали в Горсткино. Скоро и оно показалось нам с крутого взгорья. Видна пятиглавая церковь с отдельно стоящей колокольней. На лугу лениво машет латаными крыльями одинокая ветрянка, принадлежащая Федоре и ее мужу Егору. Влево от моста — волостной исполком под зеленой жестью, напротив него — высокое здание лавки потребительского общества. Здесь же, на площади, пожарный сарай.
Как все это мне знакомо! Но я не ищу уже той крыши, где на трубе, продолжая ее, был черепичный молочный горшок. Не ищу, а сердце замирает. Томительно и горько.
Раньше, бывало, подъезжая к селу, я готов был, если бы у меня были крылья, перелететь с бугра через речку, чтобы только встретить ее, заглянуть в голубые глаза. Теперь — нет. Чувство обиды и необъяснимого стыда перед чем-то охватывает меня.
Начался резко крутой, как по стене глубокого оврага, спуск на мост. Андрей взял «холеру» свою под уздцы. Телега, хотя и не тяжелая, напирала сзади, передком ударяя лошадь по ногам.
Лошадь шла тихо. Виден только ее круп. Голова где-то внизу. Хомут совсем съехал, шлея под хвостом натянулась до отказа и готова лопнуть. А вот уже и знакомый ветхий мост.
Я услышал громкие голоса поблизости. Кричали все сразу, огулом.
Услышав этот гвалт, Андрей остановил лошадь на мосту. Поправляя хомут и шлею, он указал холудиной по направлению к волисполкому.
— Слышишь, Петр Иваныч?
— А как же, слышу, дядя Андрей.
— И тут базар.
— Это не базар, борода.
— Что же?
— Настоящая революция пришла в деревню. Видать, комбед организуют или что.
Глава 10
Мы поднялись от моста, въехали в улицу. Я спрыгнул с телеги, пошел сзади. Андрей оглядывался на меня с непонятной мне опаской. Он шел обок с лошадью и изредка молча взмахивал на нее холудиной.