Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
С приездом Шаляпина публика оживилась. Билеты на шаляпинские спектакли были распроданы.
12 августа Шаляпин исполнял партию Мефистофеля. Казалось бы, сколько раз он выходил уже в этой роли, но каждый раз испытывал волнение, будто выходил впервые. Еще утром, на репетиции, Шаляпин обратил внимание на то, что уж очень несогласованно исполняли свои роли артисты труппы, оркестр, хор и балет, все шло вяло, без огонька, без должной заинтересованности. Шаляпин знал, что на гастролях даже хорошие исполнители чуточку распускались, относились к спектаклям несколько пренебрежительно, лишь как к еще одной возможности увеличить свой доход. И все. Подобное отношение артистов к своим обязанностям раздражало Федора Ивановича.
В театр Шаляпин, по обыкновению, пришел раньше всех исполнителей. Тщательно стал готовиться к спектаклю. Проверил костюм, принадлежности реквизита, грим. Зная о недобросовестном отношении к гриму со стороны чуть ли не во всех антрепризах, он сам всегда все имел при себе. А то бывало, то того нет, то другого. И пока подготовишься к выходу, не раз пошлешь всех к чертям собачьим.
В зеркале, единственном предмете, который более или менее удовлетворял здесь Шаляпина, возникало постепенно дьявольское лицо под действием ловких и сильных рук артиста. «Почему в театрах, не только в этом, но даже в императорских, такое казенное отношение к делу? Где бы я ни участвовал, в любом спектакле все относятся к делу в высокой степени хладнокровно, механически… Не вижу в театральных людях той живой любви, без которой искусство мертво. Конечно, для артиста нет надобности подметать пол на сцене, ставить декорации и чистить лампы, как это в свое время делал я по молодости лет и от избытка сил, но если, например, попросить артиста «с именем» исполнить выходную роль — он ведь обидится. Еще как обидится! Обязательно напишет письмо в редакцию самой либеральной газеты, которая занимается защитой разных «угнетенных» личностей, но не всегда ясно видит, как порою личность угнетает дело. Опера, да и любой спектакль — творчество коллективное, и оно возможно только при условии осознавания всеми работниками единства цели и необходимости осуществить ее. А где у нас это осознание? При отсутствии его всякий артист, любящий искусство искренне и страстно, живет и работает «в пустыне — увы! — не безлюдной!»…»
Шаляпин закончил гримироваться, тщательно подогнал костюм, скоро начнется спектакль, но он все еще не был готов выйти на сцену… Что-то происходило в душе…
«Вот все попрекают меня… — продолжал размышлять Шаляпин. — Многие не любят меня за то, что мне сопутствует удача, говорят, зазнался. Да ничего подобного нет во мне. Очень возможно, что часто веду себя на репетициях весьма нервозно, может быть, деспотично. Может, грубо… Об этом так много говорят и пишут, что я сам готов поверить в это. Нет, не хочу оправдываться! Не оправдываюсь, потому что знаю — каждый в чем-нибудь да виноват. Понятно, человек — творец всякого дела, но дело — ценнее человека, он должен поступаться своим самолюбием в интересах дела! Да, да, нехорошо кричать на человека, особенно на маленького, кто этого не знает? — хотя все кричат на него. Но если человек не хочет работать? Не хочет понять важности роли, исполняемой им? Только в этих случаях я кричу! Не потому кричу, что не уважаю личность этого человека, нет, уважать людей я умею, и было бы уродливо, если б именно я не уважал их, я, которому пришлось видеть трудную жизнь снизу доверху, на всех ступенях. Я кричу на людей и буду кричать, потому что люблю их дело и знаю, что всего лучше они тогда, когда сами относятся к работе с любовью, сами понимают красоту и ценность деяния… Ох, боюсь я всегда сборных трупп. Солисты вроде ничего, хорошие, а остальные, боюсь, подведут… Ну, с Богом, черт Мефистофель! Кажется, пора на сцену».
13 августа «Волгарь» дал восторженный отзыв о начале выступлений Шаляпина: «Переполненный театр, нескончаемые аплодисменты, цветы, повторения на бис, приподнятое настроение в публике — вот впечатления вчерашнего, первого с участием Ф. И. Шаляпина, оперного спектакля в ярмарочном театре». Особо выделяет автор рецензии игру Шаляпина: «Интерес к изображаемому им Мефистофелю всегда так велик, что театральная публика видит и слышит только его одного, как бы совершенно забывая об остальных артистах и боясь упустить малейший жест его или какой-нибудь речитатив».
13-го и 14 августа «Нижегородский листок», разбирая недавний спектакль, подчеркивает, что за год со дня гастролей Шаляпина в Нижний возросло мастерство исполнения роли Мефистофеля, ставшей еще более глубокой и содержательной: «Слышавшие в прошлом году Ф. И. Шаляпина в партии Мефистофеля и восторгавшиеся им не поверят, что он эту партию еще более усовершенствовал».
13 августа Шаляпин выступил в «Русалке». Снова цветы, и бесконечные вызовы, и аплодисменты… До следующего спектакля (16 августа он будет занят в спектакле «Моцарт и Сальери» в партии Сальери, которая впервые будет исполнена в Нижнем Новгороде, а затем в «Паяцах» — партия Тонио) он мог свободно отдохнуть, походить к своим давним знакомым, походить по Откосу, вспомнить, как в прошлом году здесь же подолгу разговаривал с Горьким и его друзьями, привнесшими в его душу много новых впечатлений, мыслей, идей… Снова пообещал дать благотворительный концерт — для учительских детей.
В номер гостиницы принесли письмо от Горького, с нетерпением Шаляпин стал читать дорогие и столь ожидаемые строки: «Дружище! Мною послано Унтербергеру прошение о разрешении приехать на неделю в Нижний. Очень хочется увидеть тебя и послушать! Если найдешь время — съезди к губернатору и попроси его скорее разрешить мне поездку. Обещай, что я буду вести себя смирно и кротко. Здесь Скиталец, тоже жаждущий повидаться с тобою. Ну — до свидания! Крепко обнимаю. А где — барон? Все — Скиталец, жена, Вера — земно кланяются тебе. А. Пешков. А то — всего лучше — приезжай сюда после спектаклей?»
До 16 августа Шаляпин занимался делами Горького. Власти не возражают против приезда Горького. Все успокоились, затихли, демонстраций не ожидается. Если действительно будет вести себя тихо и спокойно, пусть приезжает.
16 августа ставили в Нижнем Новгороде «Моцарта и Сальери», театр был переполнен. Увидеть Шаляпина в партии Тонио в «Паяцах», необычной для его голоса, тоже представлялось заманчивым.
«Нижегородский листок» и «Волгарь» дали пространные отзывы об этом спектакле, снова выделяя Шаляпина, его исключительную роль как оперного актера, сумевшего покорить слушателей и своей музыкальностью, и тонким психологическим переживанием в сцене встречи Сальери с Моцартом.
Опера «Паяцы» прошла бледнее, чем предполагалось. Отзывы о постановке самые разноречивые. Шаляпин отошел от традиционного исполнения и создал трагическую маску страдающего актера, и это кое-кому показалось «малоинтересным». Другие считали, что «знаменитый пролог в исполнении г. Шаляпина впервые показал нам все ресурсы этой оригинальной, трагической речи в защиту прав человека», что «г. Шаляпин создал яркий образ Тонио, влюбленного предателя-шута, искреннего в любви и гнусного в предательстве». («Нижегородский листок», 19 августа 1902 года. А.Ш.)
17 августа Шаляпин исполнял партию князя Владимира Галицкого в опере «Князь Игорь». А 18-го, в воскресенье, приехали в Нижний Новгород Горький, Скиталец со своими друзьями и родными. Горький остановился в гостинице «Восточный базар» и сразу дал знать Шаляпину о своем приезде. Шаляпин был свободен от спектакля и тут же пошел к Горькому. Друзья обнялись и долго тискали друг друга в объятиях. Естественно, начались расспросы, шутки, смех.
— Ну как, ссыльный, поживаешь? — радостно хохоча, заговорил Шаляпин.
— Благодарю начальство, что оно определило меня в такой тихий городишко. Ты знаешь, какое это счастье для писателя пожить в таком местечке, где тебя никто не беспокоит и не нуждается в тебе. Глаз, конечно, не спускают, ну к этому-то я уже привык. Нижегородский полицмейстер представлялся мне на вокзале, когда я в мае проезжал Нижний, и просил помочь ему установить порядок в городе!
— Как? Полицмейстер просил тебя? Это что-то новенькое…
— Так-таки и влепил: «Честь имею представиться — барон Таубе, местный полицмейстер… Алексей Максимович! Я прошу вас — будьте великодушны, примите зависящие от вас меры, чтобы при приезде вашем не повторилось того, что было при отъезде». Ну что тут скажешь? Я всемилостивейше засмеялся прямо ему в лицо. Первого мая здесь чего-то ожидали, улицы были запружены конной и пешей полицией, против «России», где я жил, стоял целый почетный караул: частный помощник, двое околоточных, двое конных полицейских и куча сыщиков. Люди, приходившие ко мне, чуть ли не подвергались антропометрическим измерениям. Но — все напрасно! Никаких событий в городе не произошло! Произошли крупные события в Сормове, заставшие начальство врасплох. Так и уехал спокойненько в свой Арзамас…