Восхождение Запада. История человеческого сообщества

Мак-Нил Уильям

Вторым положительным фактором стала исламская концепция «священной войны», которую вели так называемые гази — особые носители веры, чья храбрость на поле битвы являла собой разновидность святости. Завоевательные походы во имя ислама предлагали тюркам эту почетную роль, полностью соответствующую их воинственности. Грабежи и героическое самовозвеличивание, как правило, имели большее значение для тюркских племен, чем религиозность и служение Аллаху — тюрки, подобно многим лучшим воинам Омара, никогда не воспринимали чересчур серьезно идеал построения общества в соответствии с волей всевышнего. Более того, кочевое прошлое тюрков напоминало происхождение первых арабских завоевателей. Все это облегчало поиски подходящей ниши для храбрых варваров и позволяло цивилизованным мусульманам направлять военное искусство тюрков против своих христианских и индуистских соседей [791] .

791

О значении традиций священной войны в Османской империи раннего периода см.: R. Wittek, The Rise of the Ottoman Empire (London: Royal Asiatic Society, 1938), pp.42-43.

Совокупность этих географических, религиозных и культурных обстоятельств и привела к массовой адаптации тюркских племен в мусульманское общество. Начиная с XI в. тюрки составляли большинство исламских правителей и воинов, находясь на переднем крае исламской экспансии как в земли христиан, так и в Индию [792] .

В Китае этот тип постепенной экспансии варваров и захват ими власти изнутри, который наблюдался в исламском мире после X в., был абсолютно невозможен. Ни конфуцианские, ни буддийские традиции не отводили воинам

почетных мест. Тибетский вариант буддизма, к которому монголы склонялись еще со времен Чингисхана (ум. 1227) и который окончательно приняли в XVI в., [793] никого в китайском обществе не мог увлечь под знамя восстановления исконной веры и ушедшей славы. Еще большее значение имело то, что между Внешней Монголией и культурными землями Китая лежала пустыня Гоби. Это ограничивало рамки спорадических контактов между монголами и китайцами Внутренней Монголией, в то время как во Внешней Монголии, где в основном жили степные народы, суровость климата диктовала исключительно кочевой образ жизни, иногда дополнявшийся охотой. Даже зная о привлекательных сторонах китайской цивилизации, степное население не могло ими воспользоваться [794] . Политика всех китайских правителей сводилась к тому, чтобы по мере возможности держаться от варваров подальше. Кочевые племена могли войти в бюрократическую структуру китайского общества только в роли далеких «бедных родственников», и любая группа, которая отказывалась принять этот второразрядный статус, могла завоевать себе место в китайском обществе только военной силой [795] .

792

Ср. отношения между германскими варварами и римскими христианами в IV в.

793

Rene Grousset, L'Empire des steppes (Paris: Payot, 1939), pp.592-93.

794

См. B. Vladimirtsov, The Regime social des Mongols (Paris: Maisonneuve, 1948), pp.39-56. Никакая пустыня Гоби не могла воспрепятствовать проникновению китайского влияния на север, и с X в. в Маньчжурии происходит значительное смешение кочевого и оседлого населения. См. Karl A.Wittfogel and Feng Chia-sheng, History of Chinese Society: Liao, 907-1125 (New York: Macmillan Co., 1940), pp.53-58, 115-25. Глубина социально-экономических изменений в ходе проникновения кочевников в Маньчжурию сопоставима с событиями на тюрко-иранской границе в тот же период.

795

Отношения Византии с кочевниками юга России и Придунайской равнины больше напоминали китайскую, чем иранскую модель, однако, поскольку никакого крупного прорыва византийских границ кочевниками в IX в. не произошло (возможно, благодаря отклонению основных потоков миграции степных народов к югу, на земли, подвластные исламу), можно пренебречь описанием связей Византии с печенегами, половцами и пр. Интересные подробности этих приграничных сношений можно найти в работе: F. Dvornik, «Byzantium and the North» in Michael Huxley (ed.). Tlie Root of Europe: Studies in the Diffusion of Greek Cultures (London: The Geographical Magazine, 1952).

Сравнительная защищенность китайской границы определила отличия в схеме проникновения кочевников в Китай от модели проникновения тюркских племен в Иран. Чтобы конфедерация племен смогла преодолеть систему защиты китайских границ, она должна была обладать довольно высоким уровнем внутренней организации и дисциплины. Когда такой конфедерации удавалось захватить китайскую территорию, вожди племен старались сохранить те качества организации, которые принесли им победу. Их сила зависела от военного искусства и организации, поэтому слишком интенсивное заимствование китайских обычаев могло разрушить основу их власти. Несколько поколений иноземных завоевателей старались изолироваться от влияния китайского образа жизни. И таким образом, стремление китайских правителей указать подобающее место варварам поддержали вожди победивших степняков [796] .

796

В работе Wittfogel and Feng, History of Chinese Society, Liao, 907-1125 указываются различия в степени изоляции кочевников от китайского общества при разных иноземных завоевателях. Так, чжурчжэньские правители (1115-1234 гг.) допускали более тесные контакты с китайцами, чем кидани (907-1125 гг.), завоевавшие север Китая; а маньчжуры (1616-1912 гг.) были более подвержены окитаиванию, чем монголы (1206-1368 гг.). Эти данные уточняют картину, но не влияют на общий вывод.

Такие попытки противостоять влиянию китайского окружения противоречат человеческой природе, однако они были жизненно необходимы завоевателям для того, чтобы в рамках собственной «патриотической» политики сохранить китайскую администрацию и с ее помощью управлять покоренным населением. А это, в свою очередь, означало, что властные рычаги для восстановления почти «исконного» китайского правительства и общества оставались в руках у китайцев. Досуг и богатство свидетельствовали о почти неизбежном разложении военной и политической системы завоевателей, и когда это разложение заходило достаточно далеко, было нетрудно организовать местное сопротивление иноземным завоевателям под китайским предводительством, играя на ненависти местного населения к завоевателям. С этого ведет свое начало династия Мин (1368-1644 гг.), которая покончила с монгольским владычеством. Изгнав ненавистных захватчиков, правители этой династии систематически уничтожили почти все следы столетнего внедрения монголов в жизнь китайского общества.

Тюркское владычество на Среднем Востоке имело более стойкие и значительные последствия. Перед тем как получить политическую власть, тюрки уже долгое время жили на окраинах исламского мира и приняли мусульманство. Они не были столь же чуждыми своим завоеванным подданным, как монголы были чужды китайцам. И не так просто было от них избавиться. В исламских странах, в отличие от Китая, не было готовой нетюркской системы государственного управления [797] , и любое ослабление военной мощи одной группы правителей тут же открывало дорогу к власти для другой группы тюрков, пришедшей из степей позднее. 

797

В мусульманском мире сопротивление носило характер религиозных сектантских движений (шиитских сект). Ассасины, создавшее и поддерживавшие с 1090-го по 1256 г. рассеянное среди населения тайное сектантское движение, прилагали очень много усилий, чтобы свергнуть власть турок-сельджуков, апеллируя при этом как к антитюркским, так и к антисуннитским настроениям. См. Marshall G.S.Hodgson, The Order of Assassins (Gravenhage: Mouton, 1955).

* * * 

Можно точнее охарактеризовать ритм этих событий, если выделить три фазы набегов кочевых племен: 1) захват тюрками политической власти в исламском мире с одновременным прорывом в Индостан и христианский мир (1000-1200 гг.); 2) монгольские завоевания, начатые Чингисханом (1206-1227 гг.); 3) возобновление владычества тюрков на Среднем Востоке, а также повторная мусульманская экспансия в Индию и Европу (1300-1500 гг.).

1. Различные тюркские государства, возникшие в мусульманском мире в XI-XII вв., были по большей части довольно недолговечными. Одно из самых стабильных государств — султанат турок-сельджуков — продержалось лишь полстолетия (1037-1092 гг.) и затем распалось на десятки враждующих территорий. Более успешным оказалось объединение Египта, Сирии и Ирака под властью Саладина (1169-1193 гг.), чему способствовала реакция мусульман на победы франков в Первом крестовом походе (1097-1099 гг.). Неудачи Третьего крестового похода (1189-1192 гг.) доказали эффективность государства Саладина. После смерти последнего представителя этой династии в 1250 г. тюркские воины-рабы, известные как мамелюки [798] , установили в Египте удивительный олигархический режим, который с успехом владел всей империей Саладина до 1517 г.

798

В работе: A.N .Poliak, «Le Caractere colonial de Petat mamelouke dans ses rapports avec la Horde d'Or», Revue des etudes islamiquesy IX (1935), 231-48 выдвигается интересная гипотеза, согласно которой режим мамелюков был, в сущности, заморской колониальной империей черкесов и тюркских купцов и воинов с Северного Причерноморья, вытеснившей из Леванта подобную франкскую колониальную империю.

Основным событием тюркского наступления на христианский мир была битва при Манцикерте

в 1071 г., когда сельджуки одержали решительную победу над Византией и укрепили свою власть над Центральным Анатолийским нагорьем [799] . На другом краю мусульманского мира сын тюркского воина-раба Махмуд из Газни совершал набеги на Пенджаб и долину верхнего Ганга (998-1030 гг.) со своей базы в Северном Афганистане. Его набеги проложили дорогу мусульманским завоеваниям во всей Северной Индии. Однако власть мусульманских воинов и авантюристов к югу от Гималаев не отличалась устойчивостью до 1206 г., когда первые правители из тюркских воинов-рабов сели на трон в Дели и установили режим, напоминавший установленный позднее мамелюками в Леванте [800] .

799

В работе: Claude Cohen, «Le Probleme ethnique en Anatolie», Cahiers d'histoire mondialey II (1954-55), 347-62 утверждается, что тюрки проникли в Анатолию до битвы при Манцикерте и эта битва лишь закрепила существующий порядок вещей, а не открыла дорогу для тюркской экспансии.

800

По удивительному совпадению обе эти державы единственные среди мусульманских стран выстояли перед монгольским нашествием, обрушившимся на исламский мир в XIII в.

2. Военная лихорадка охватила в XIII в. большую часть Евразии. Ее эпицентр приходился на степные районы Внешней Монголии, и именно оттуда поднялась вторая волна нашествия кочевников. Это нашествие резко отличалось от более раннего проникновения тюрков на Средний Восток — монголы пришли как орда диких и жестоких варваров, относящихся к своим жертвам, как к добыче в сезон ежегодной большой охоты — их либо приручали, либо убивали, в зависимости от обстоятельств.

История жизни Чингисхана (1155?-1227) — одна из самых ярких страниц истории военного потенциала кочевых племен. В юности он был изгнанником и даже беспомощным пленником в руках своих врагов, однако воинская доблесть, воля и сопутствующая ему удача привели к тому, что он смог создать великую племенную конфедерацию и установить суровую дисциплину среди все новых и новых воинов [801] . Победы позволили ему привлечь на свою сторону былых недругов, и пока успех ему сопутствовал, жаждущим добычи воинам степей было незачем протестовать против строгостей дисциплины. Его армии совершили ряд набегов на те районы Китая, Среднего Востока и Европы, которые находились ближе всего к степям. Мастерство военачальников, мобильность и то, что сегодня назвали бы штабной работой, давало монголам превосходство над любыми врагами. К моменту смерти Чингисхана в 1227 г. его не знающая поражений армия захватила огромную территорию от Волги до Амура, сплотив племена в мощный военный союз [802] .

801

В работе B. Vladimirtsov, Le Regime social des Mongols, pp.56-158 утверждается, что монголы находились на стадии перехода от родоплеменного общества к тому, что автор называет феодальной системой, когда богатство и власть концентрировались уже не в руках наследственных вождей родов и племен, а в руках сторонников и родственников правящего семейства. Очевидно, что только путем разрыва старых родовых связей и организации своего войска по иерархическому принципу Чингисхану удалось создать свой инструмент завоевания. Однако термин «феодальный» кажется малоподходящим для описания политической структуры монгольского общества. Наряду с местными традициями в создании военной и территориальной администрации Чингисхан опирался на бюрократические модели уйгуров (т.е. в итоге, возможно, Сасанидов) и китайцев. См. Barthold, Turkestan down to the Mongol Conquesty pp.386-93; George Vernadsky, The Mongols and Russia (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1953), pp.92-137.

802

С монгольскими завоеваниями не было связано никаких технических усовершенствований в области вооружения, однако воины Чингисхана успешно осваивали новое оружие, которое встречали у врагов. Так, катапульты, построенные мусульманскими ремесленниками, применялись монголами при осаде китайских городов, а изобретенный в Китае порох, по-видимому, был использован ими в Венгрии.

Ударной силой монголов была кавалерия, но легкая кавалерия лучников, характерная для монгольской армии вначале, быстро была дополнена тяжеловооруженными катафрактами, таким образом сочетая силу огня и удара. Обычная тактика сводилась к окружению врага, что напоминало привычную тактику монголов во время ежегодной большой охоты. На охоте все мужчины племени образовывали круг загонщиков и, постепенно сжимая его, гнали зверя к удобному для забоя месту. Этот метод требовал четкой координации действий всех участников, и его можно считать лучшими «учениями» для монгольских командиров и солдат, поскольку охотники и воины были одними и теми же людьми.

Армии монголов превосходили армии цивилизованных государств не числом (их часто было меньше) и не вооружением, а мобильностью и координацией действий на очень дальних расстояниях. Они могли перемещаться рассредоточенными колоннами по любой местности, поддерживая постоянную связь, поэтому могли объединяться в боевые порядки в нужный момент и в нужном месте. Субэдэй, монгольский военачальник, возглавлявший вторжение в Европу в 1241 г., мог не заботиться о поддержании связи и координации между частями его армий, наступавших на Польшу и Венгрию, несмотря на то что их разделяли Карпатские горы. Европейские армии не достигли такого уровня координации до конца XIX в. У монголов были отличные гонцы, превосходная глубокая и фланговая разведка. Играла свою роль и удивительная выносливость как воинов, так и лошадей, взращенных в суровых условиях монгольской степи. Обзор монгольской воинской организации и тактики см.: H.Desmond Martin, The Rise of Chingis Khan and His Conquest of North China (Baltimore, Md.: Johns Hopkins Press, 1950), pp. 11-47.

МОНГОЛЬСКАЯ ЭКСПАНСИЯ В ПЕРИОД ДО 1300 г. 

При потомках Чингисхана набеги ради добычи уступили место более регулярной эксплуатации захваченных стран. Но расширение завоеваний продолжалось: Восточная Европа стала данником монголов после 1241 г., Персия, Ирак и Анатолия — после 1258 г., Китай был полностью завоеван к 1279 г. После этого военный пыл монголов стал стихать. В 1260 г. египетские мамелюки нанесли поражение монголам в палестинской пустыне и изгнали их из Сирии. В 1281 г. неудачное вторжение в Японию положило конец монгольской экспансии на Восток. В 1285-1303 гг. султаны из Дели отразили ряд монгольских набегов, но при этом потеряли часть Пенджаба. В 1292 г. монгольское вторжение на Яву увенчалось успехом, а в 1297 г. они захватили Бирму, но их власть в этих отдаленных районах длилась недолго и не оставила существенных следов.

3. Три старших сына Чингисхана управляли частями великой империи своего отца без поддержки армии, командование которой перешло к младшему брату [803] . В результате во всех западных регионах империи монголов на передний план снова выходят тюркские народы. Они с самого начала были одной из частей военной машины монголов, и теперь благодаря численному превосходству этих народов монгольский язык быстро уступает место тюркским диалектам в правящей верхушке всех частей империи к западу от Монголии. Смена языка сопровождалась культурными переменами. Когда первая опустошительная волна монгольского нашествия схлынула, начал действовать прежний механизм ассимиляции кочевников исламской цивилизацией. Уже в 1257 г. хан Золотой Орды из района Волги стал склоняться на сторону ислама и заключил союз с египетскими мамелюками против монгольского хана в Персии [804] . В 1295 г. ислам приняли персидские ханы, и в следующем веке он стал доминирующей религией в древних оазисах бассейна реки Тарим и проник даже в центральные степные области. В этих условиях не играла большой роли сложная вражда, которая привела к падению монгольской династии в Персии (1349 г.) и дала временно власть в руки различных тюркских и тюрко-монгольских правителей. В среде ислама возобновились те спонтанные политические процессы, которые ценой внутренних настроений питали мусульманскую экспансию в христианскую Европу и Индию.

803

Согласно мусульманским историкам, каждому из старших сыновней было выделено всего по 4 тыс. воинов, в то время как у младшего сына под командой было 129 тыс. (Barthold, Turkestan down to the Mongol Conquest, p.404). Но зато при таком неравномерном распределении военной силы империя сохранила свою целостность до 1294 г., когда умер внук Чингисхана хан Хубилай.

804

Противоречия между ханами Золотой Орды и Персии возникли по поводу контроля над Азербайджаном и Кавказом. Grousset, L Empire des steppesy pp.475-76; B. Grekov and A. Iakoubovski, La Horde d'Or (Paris: Payot, 1939), pp.76-82.