Восьмое Небо
Шрифт:
Еще один порыв ветра заставил Корди скорчиться, опасно накренившись вправо. Несмотря на то, что она миновала добрую четверть пути, палуба все еще оставалась ужасно-ужасно далеко. Пожалуй, даже смотреть на нее стало тяжелее – теперь она видела мелкие детали, прежде скрытые расстоянием и легкими облаками, теперь же замечала каждую доску и даже серебряные точки плотницких гвоздей. Щучки-вонючки, как же тяжело смотреть на палубу с высоты, как жутко она плывет перед глазами, даже к горлу подступает тошнота, словно съела за завтраком гадкое, слизкое и испорченное…
Следующий порыв ветра заставил трос судорожно задергаться под Корди, да так, что она едва не взвизгнула. Ей потребовалось не меньше пяти обжигающих сердце секунд, чтобы понять – это не ветер. Слишком уж резко дергался фока-штаг, даже штормовой ветер не заставит его так дрожать. Судорожно обернувшись, она увидела то, отчего ее
99
Шкентели – часть стоящего такелажа, куски троса с петлями, служащие для формирования талей на мачте.
Корди сделала еще с десяток шагов по лихорадочно дергающемуся канату, прежде чем поняла, что напугала ее не только акула, остервенело терзающая фок-мачту. Было еще что-то, что она не заметила, что-то важное, что-то, что никак нельзя было оставлять без внимания… Перехватив обеими руками тонкий фока-лось-штаг, Корди бросила короткий взгляд через плечо. Ей показалось, что высоко над марсом, где обычно крепится фок-стень-штаг, она разглядела на фоне серой парусины какое-то движение…
Бывают такие головоломки, при которых надо сосредоточиться, чтоб в сплетении хаотических линий увидеть определенный силуэт, например, двухмачтовый бриг или улыбающуюся рожицу. Глаз отчаянно пытается найти хоть какую-то связь в бессмысленном нагромождении линий, зато потом – бац! – спрятанное изображение мгновенно проявляется. И, раз проявившись, уже не теряется среди прочих деталей. Корди вдруг поняла, что видит не клочья болтающегося паруса, а чью-то вытянутую серую морду, чьи-то острые плавники, чей-то узкий, как лезвие рыбацкого ножа, хвост… Вторая акула! Чертовы твари охотятся парой! Замерев на раскачивающемся канате, Корди поблагодарила Розу за то, что вторая акула не бросилась в атаку, пока ее товарка вымещала злость на фока-марсе. Она бы нипочем не удержалась на штаге, зная, что над головой у нее зависла еще одна охотница до юных ведьм…
А вон и третья! Корди охнула, разглядев еще одну акулу, остервенело рвущую зубами клотик грот-мачты. И, кажется, четвертая – вон как дергается грот-трюмсель, словно в него вцепились сразу сорок обезумевших ветров, дующих с разных сторон… Пятую Корди заметила без всякого труда – та впилась в стень-ванты и тянула их на себя, перекосившись, точно упирающуюся добычу. С такого расстояния не было слышно, как лопаются снасти и скрипят перетираемые зубами канаты, но Корди почему-то присела на своем штаге, точно оглушенная.
Не одна. Не две. Не пять.
Над «Воблой», медленно сгущаясь, плыло огромное серое облако, сгущающееся с каждой секундой. Но состояло оно не из водяной пыли. Прищурившись против солнца, Корди разглядела, что все оно состоит из огромного множества серых тел, беззвучно скользящих в струях ветра. Поджарых, грациозных и стремительных тел, украшенных острыми спинными плавниками. Несмотря на то, что от баркентины их отделяло несколько десятков футов, Корди в одно мгновенье заглянула в их глаза – сразу тысячи мертвых акульих глаз – проникнутых холодной злостью и неутолимым голодом.
* * *
Это было настолько жутко и неестественно, что Корди почему-то даже не испугалась. Просто уставилась в небо, перестав чувствовать истертыми пальцами просмоленные волокна троса. Наверно, если бы какая-нибудь акула мимоходом откусила бы ей ногу, она бы и этого не почувствовала.
– Сахарные плавнички… - только и смогла выдавать она, не в силах оторваться от этого зрелища.
Их было множество. Они шли в облаках вокруг баркентины и теперь вываливались на нее – десятки и десятки страшных серых теней, обманчиво медлительных и при этом завораживающе-грациозных. Они
Но зелье!.. Корди машинально растерла в пальцах жирный комок, оторванный от штага. Они со Шму всю ночь размазывали акулье зелье по такелажу и рангоуту! Оно до сих пор воняет так, словно они летят не на баркентине, а на дохлом ките! Значит… Корди вдруг ощутила во рту сразу множество колючих крошек, словно откусила кусок от старой галеты. Значит, акулье зелье, которое она сделала по указанию «Малефакса», оказалось не очень эффективным. Или… На ее глазах сразу полдюжины акул набросились на блок марса-брасов, которые Корди обильно смазала зельем несколькими часами раньше, с такой жадностью, словно он был сочной, распространяющей вокруг себя запах крови, рыбиной. Не прошло и десяти секунд, как они разломали фока-рею на части, оставив ее обломки беспомощно болтаться в воздухе.
Корди захотелось треснуть себя ладонью по лбу. Сильно-сильно, так, чтоб аж звезды по утреннему небу рассыпались. Она действительно сделала акулье зелье. Самое лучше акулье зелье в северном полушарии, а может, и в обоих полушариях сразу. Только это зелье не отпугивает акул. Оно их приманивает. Должно быть, для акул, живущих на сотни миль вокруг Дюпле острова «Вобла» сейчас выглядит как огромный летающий ростбиф, распространяющий невыносимо возбуждающих запах.
Корди отвернулась, чтоб не видеть снующих за спиной акул, а видеть лишь дергающийся штаг. На ее счастье акулы шли тем же ветром, что и баркентина, и теперь догоняли «Воблу» с кормы. Свались они сверху или со встречного курса, сейчас вся палуба уже кишела бы ими – обезумевшими от голода хищниками, которые вцеплялись зубами в парусину и дерево с такой жадностью, словно это была самая желанная на свете добыча.
Ей надо вниз. Надо добраться до самой оконечности фока-штага, и бежать к трапу. У «Воблы» прочный корпус, его не прогрызть так просто. А там уже Дядюшка Крунч что-нибудь придумает. Уже после того, как оторвет ей голову…
Придерживаясь одной рукой за натянутый канат, Корди на негнущихся ногах продолжила спускаться. Она знала, что нельзя спешить, одна ошибка – и она сорвется, мгновенно сделавшись добычей снующих среди такелажа хищниц. Но страх неумолимо гнал ее вперед. Страх перед акулами оказался особенным страхом, ему нельзя было сопротивляться, его нельзя было избегать, его нельзя было не замечать. Будь вместо акул кровожадные дикари, потрясающие топорами, или оскалившиеся формандские морские пехотинцы, Корди и то было бы легче. Но акулы… Наверно, в глубине души каждого человека, в той ее темной неосвещенной части, где никогда не бывает рассвета, живет этот страх. Страх перед существом с мертвыми черными глазами. Перед безразличным палачом с выпирающими крючковатыми зубами. Перед равнодушными мусорщиками воздушного океана, бездумно истребляющими плоть в любом ее проявлении.
Корди коротко выдохнула и заставила себя двигаться дальше. Она должна успеть спуститься на палубу, прежде чем сгущающая туча акул разорвет облепит «Воблу» сплошным коконом. До спасительной фок-мачты оставалось еще футов тридцать. Расстояние, прежде казавшееся ей смехотворно маленьким и которое она играючи преодолевала, прыгая по такелажу, теперь выглядело огромным, словно между ней и мачтой пролегла сотня миль.
Акул становилось все больше. Они целыми стаями выступали со всех сторон – узкие силуэты на фоне серой мешковины облаков – и немедленно бросались на «Воблу». У них не было каких-то особенных грозных ритуалов, как у других рыб, они ничем не демонстрировали то, что сейчас устремятся в атаку. Даже в бою, окруженные густой кровяной взвесью, они оставались хладнокровны и безразличны. На глазах у Корди сразу три хищницы впились в верхний фор-марса-рей. Прочное дерево, выдержавшее не один шторм, продержалось не более десяти секунд. Приглушенный треск, жуткий, противоестественный, похожий на треск сломанных ребер – и кусок рангоута, выломанный из мачты, беспомощно повис на такелаже. Акулы принялись обгладывать его, как обгладывали еще живого кита с поврежденными плавниками – жадно, остервенело, зло, только сейчас демонстрируя истинную свою натуру. Казалось, их ничуть не смущало то, что вместо мяса им приходится рвать зубами парусину и дерево. Прав Дядюшка Крунч – они были слишком глупы даже для этого. Они просто чуяли запах добычи – и пожирали ее.