Воспоминания генерала Российской армии. 1861–1919
Шрифт:
С охотничьей командой из Рязани сделал только одно походное движение в г. Зарайск.
Брат Николай начал ухаживать за сестрами Буш, но за какой определенно, не могли сказать – то за Ольгой, то за Катериной.
22 февраля состоялся высочайший приказ о переводе меня в 52-й пехотный Виленский полк [49] , стоящий в Феодосии.
Доктора же отвергали всякую попытку к переезду – она умрет в дороге, говорили они. Стали ждать теплого времени, но чем ближе становилось к весне, тем все слабее и слабее была жена. Так промаялись до конца апреля. 28 апреля в 2 часа дня тихо незаметно скончалась. 3 мая прах отправили по железной дороге в Тверь, а оттуда на пароходе в Кашин, где и была погребена на городском кладбище. Я с братом возвратился в Рязань.
49
52-й пехотный Виленский полк. Старшинство с 29 ок тября 1811 года. Полковой праздник – 6 декабря. Полное название (с 30 сентября 1876 по 5 октября 1905 и с 14 апреля 1909 по 4
Меня продержали в Нежинском полку до середины июня. Брат Николай захотел провожать меня до Тулы, где нас ждал к себе в гости поручик Неклюдов, у него был в Туле собственный дом. У меня были два громадных пса – Фауст и Вьюн, помесь меделяна с догом, привязаны были ко мне страшно. Я их оставлял брату. Вечером, в день нашего отъезда, оба пса, сидя около палатки брата, вдруг так жалобно завыли, что невольно заплакал… Как жаль было мне бросать их, моих верных псов… они были у меня пять лет. Мы с братом еле зазвали [их] в деревянную палатку и заперли на ключ, приказав выпустить их утром. Мы пошли на вокзал в 10 часов вечера. Меня провожало около 20–25 офицеров. На вокзале на прощание много выпили. Со слезами расстался с родными нежинцами и только через одиннадцать лет, в 1904 году, 10 и 11 августа, я встретился с ними на Ляндясанских позициях, провел с ними два дня, выпили последнюю чару вина, и 12 августа трех четвертей их не стало – легли на боевом поле чести. Вечная память и слава павшим…
В Туле мы осмотрели подробно императорский оружейный и патронный заводы, и, распростившись с братом и Неклюдовым, двинулся на юг один-одинешенек. Грустно и скучно было… Брат потом писал, что псы за ночь в палатке все перевернули, разбили в окне стекла, пытались грызть раму, выли, лаяли, и утром, когда денщик их выпустил, бросились по следам на вокзал, их видели в казармах, побывали на наших квартирах и возвратились через два дня в лагерь усталые и голодные. Брата встретили радостным лаем, визгом, лизали руки, ноги, но все-таки потом были скучны и искали меня. Так продолжалось более месяца. Вот где верность…
Чем дальше мчался поезд на юг, тем более и более новые картины мелькали передо мной, жителем севера. Я по целым часам простаивал перед открытым окном вагона или стоял на площадке. С Малороссией и югом России я был знаком по книгам. Лунной ночью проехали Сиваш с его йодистым запахом. Около полночи прибыли на станцию Джанкой, где я слез, и до утра пришлось ждать поезда на Феодосию. Уснуть не пришлось, так как не было положительно места на вокзале.
В 8 часов утра тронулся поезд в Феодосию, сразу ворвался степной пахучий воздух, пахнувший полынью, не прошло часу, как справа в голубой дымке показались горы Тавриды… Я полной грудью вдыхал ароматный воздух, и чем дальше, чем ближе к морю, тем воздух становился легче. В Феодосию приехал поздно вечером – и прямо в Европейскую гостиницу, где и заснул крепким сном.
Утром проснулся – и прямо на балкон, и впервые увидел южное море… Краски водного пространства были поразительны: они менялись ежеминутно от светло-голубой до темно-синей с лиловыми пятнами. Это было 24 июня 1893 года.
Виленский пехотный полк был в лагере в трех верстах от города по Старокрымскому шоссе. Я явился командиру полка полковнику Иваницкому, который приказал зачислить меня в 13-ю роту к капитану Степану Львовичу Романовскому и назначил начальником охотничьей команды на основании аттестации из Нежинского полка. На другой день я перебрался в лагерь в полотняную палатку. Меня все радушно приняли. Первыми друзьями моими были капитан С. Л. Романовский, подпоручик А. П. Клюев, В. П. Змейцын и капитан К. И. фон Гард. Быстро старшим представился, с младшими перезнакомился, и через неделю я в полку был свой человек.
Феодосийские горы, хотя и невысокие, но меня, особенно ночью, как бы давили, и это продолжалось долго.
Служба моя пошла тем же темпом, как и в старом полку. В обучении охотников я принял свою старую программу и систему. Начальство скоро увидело успех и выразило мне благодарность. Здесь было два новых для меня отдела: морской и конно-ординарческий, но и они скоро мною были усвоены, и обучение быстро у меня наладилось.
Несколько дней спустя после прибытия в лагерь, до обеда, вздумалось мне взойти на Лысую гору, у подошвы которой был расположен лагерь полка; день был ясный и жаркий, добравшись до вершины, я снял китель и, присев на камень, залюбовался новой для меня картиной… Любовался не больше как полчаса, встал, надел китель и спустился с горы. На другой день, ровно в то же время, т. е. перед обедом, появился озноб и лихорадка, и промучила часа два и прекратилась… Ровно пять лет до отъезда моего в Порт-Артур ежедневно в одно и то же время меня мучила «крымская» лихорадка.
В июле месяце полк был распущен на «вольные» работы, и мы с подпрапорщиком Валерием Павловичем Змейцыным в одно раннее утро с котомками за плечами, с биноклями через плечо и с палками в руках вышли из лагеря на экскурсию по маршруту Коктебель – Кизилташский монастырь – Отузы – Судак – Сууксу – Старый Крым и лагерь полка. Никогда не забуду лунную ночь в Коктебеле, полдень в Кизилташском лесу у памятника убитому татарами из Отуз игумену Парфению, вечер и лунную ночь в Судаке и утро в горах в Сууксу… Нет сил описать всю прелесть картин. Недели через две мы повторили, но порядок маршрута был обратный, в Старом Крыму к нам присоединился капитан К. И. фон Гард. Ночевали в Топловском монастыре, ранним утром на другой день пили кофе у муллы горной деревеньки в его садике при розовом восходе солнца… Картина неописуема. Заблудились в горах и еле вышли к д. Таракташ, прошли мимо
За лето я успел познакомиться в городе с полковником пограничной стражи Георгием Нозловичем Перионом, женой его Верой Николаевной, детьми их – Натальей, Аллой, Любовью и Михаилом; полковником Михаилом Ивановичем Петровым, с директором мужской гимназии Василием Ксенофонтовичем Виноградовым, женой его Марьей Семеновной, Иваном Константиновичем Айвазовским, Степаном Емельяновичем Мурзаевым, с семействами Дуранте, Грамматикова, Ламси и другими. В Феодосии существовал артистический кружок, и меня как любителя привлекли. В кружке составилась веселая компания: Кальмейер, Полевой, Редлих, Змейцын и я, все были хорошие исполнители и без всяких претензий относительно ролей, но каждую роль отделывали на совесть, вследствие чего мы были необходимы как воздух, без нас не игралась ни одна пьеса. Мы были общими любимцами общества. Хорошо играли на сцене Перионы, Петров, Дуранте, Бурхановская, Воинова, Волк-Ланевская. Нас со Змейцыным изводили репетиции, с которых приходилось ночью, иногда по невылазной грязи, тащиться из города в лагерь четыре версты… Но мы шли и играли, а то можно было с ума сойти. Занятия с командой велись в поле, людей обучил, и команда всех отделов была образцовая. На охоту на коз, лисиц ходили в горы, в Старый Крым и в Суук-Су. Под Рождество мы со Змейцыным к всенощной пошли в город в полковую церковь, и, идя обратно, нас застиг снежный буран, и мы два часа блуждали по степи около нашего лагеря, до слез было больно нам одиноким… но добравшись до дому, мы вознаградили себя и питьем, и яствами. Зимой морозов ниже –10° не было, но изводили северо-восточные ветры, пронизывающие насквозь, из нашего саманного дома выдувалось все тепло, и нередко было в нем –3°, вот тебе и юг… Мы спали под шубами. Особенно бурными были ноябрь и февраль месяцы.
Весна 1894 года наступила поздно, по-крымски, в марте было еще холодновато, но все-таки у нас в лагере стало веселее, степь стала покрываться цветами шафрана и полыни – воздух стал легкий и душистый. Начались стрельбы, а в средине апреля полк вышел в лагерь, и мы перешли в палатки, зима была позабыта. Удобство лагеря было – это то, что в лагерь была проведена вода из городской магистрали, идущей мимо лагеря, из имения И. К. Айвазовского Шах-Мамай, в город, это в Крыму великое благодеяние: солдаты мыли белье, сами умывались, и даже мылись сколько было угодно; это мы оценили в Севастопольском лагере – когда струя в палец толщиною на три полка, когда люди не умывались по 3–5 дней, и в полках было по 500 человек больных трахомой… А у нас перед лагерным собранием здесь бил фонтан на три сажени вверх. Лето прошло весело: после занятий ездили на длинной линейке в тройку лошадей купаться в море к вокзалу, купанье было чудное, а вечером ездили в город на музыку на бульвар, где много гуляло хорошеньких барышень, из них выделялись Феня Макарова, Тася Мосаковская, Леля Луранте, Аня Крым, Соня Грамматикова, и много других, приехавших на морские купанья. Был фонтан Айвазовского и при нем кофейня и шашлычная, где можно было съесть чудных шашлыков, выпить пива или турецкого кофе, и все это было баснословно дешево – как раз по офицерскому карману, я получал тогда 53 руб. 50 коп., и на все хватало. В Феодосии в это время строился порт, и одним из инженеров был В. Н. Чаев из Рязани, но я редко бывал у него. Часто были мы со Змейцыным у Перионов, которые радушно относились к нам. Быстро прошло лето, настал сентябрь месяц – самая лучшая часть года в Крыму «золотая осень», и именно: и золото фруктов, и золотое освещение солнца. Зимовать опять в лагере я не решился, и по рекомендации поручика Алексея Александровича Емелина я нанял комнату со столом у отставного прапорщика карантинной стражи Тараса Федоровича Кравченко за 25 руб. в месяц; домик его находился в Карантинной слободке, на горке около одной из Генуэзских башен, с терраской, с видом на весь город, порт и бухту. Семья состояла из Тараса, как его называли все офицеры полка, 79 лет, слепого, но пьющего еще водку, жены его – Настасьи Васильевны 65 лет, и двух ее сестер – Полины Васильевны 63 лет и Катерины Васильевны 60 лет, все они составляли кунсткамеру по своей старости, но люди были добрые и крайне гостеприимные. Я жил у них пять лет, как у родных. Готовили они восхитительно, особенно греческие и малороссийские блюда. Осенью засаливалась огромная бочка огурцов, помидоров и перцу, затем бочонки «керченской» селедки, вся эта благодать была чудной закуской под водку, особенно «керченская» селедка с вареной картошкой… У меня часто сбирались капитан фон Гард, поручики Емелин, фон Зигель, прапорщик Змейцын и другая братия, хорошо проводили время – теперь вспоминается. Под Рождество готовили знаменитую «кутью по-гречески» с постными ужином и закусками. Часто готовили, особенно весной, из молодого барашка шашлыки и чебуреки…
Охотничья команда стояла за городом в Рожновских казармах, для конных ординарцев были отличные конюшни, а для шлюпок и ботов морского отдела – удобная стоянка у поста пограничной стражи. На занятия офицеры ездили на линейке, которая подавалась к 7 часам утра, к фонтану Айвазовского, а в 7 1/2 часов отъезжала в Рожновские казармы, и она же привозила офицеров обратно. Ехали офицеры с песнями и пели очень недурно, любимый был тогда мотив – вальс «Морго». Из полковых «типов» были Саса Александров, Миша Катаев, Папандопуло, но это были офицеры-лодыри.