Восстание

Скэрроу Саймон

– Я не забыл, - ровно ответил Макрон.
– Счастливые деньки, пожалуй, получше нынешних.

– Довольно.

Наступило долгое молчание, пока они смотрели друг на друга. Макрон попытался увлажнить пересохшие губы.
– Зачем ты привела меня сюда?

– Я хотела увидеть тебя в последний раз, прежде чем ты умрешь. И умереть ты должен, как и все римляне на этом острове. Это единственный способ для наших племен избавиться от вас. Умрите до последней женщины и ребенка, чтобы ваш император узнал цену попыток навязать здесь свою волю.

– Если ты это сделаешь… - Макрон откашлялся и продолжил: - Ты наживешь себе врага, который не успокоится, пока каждая из твоих жертв не будет отомщена десятикратно. Кровь твоего народа затопит кровь, пролитую нашим.

– Смелые слова. Ты действительно думаешь, что окончательная победа будет не за нами?
– Губы Боудикки приподнялись в изумлении.
– Каждый день к восстанию присоединяются тысячи людей. Каждая победа будет увеличивать это число.

– В основном фермеры, их женщины и дети. Интересно, сколько воинов к тебе присоединится?
– возразил Макрон, переведя взгляд на еду и питье.

Боудикка кивнула на стол.

– Ты можешь подойти поближе и поесть. Это будет твой последний шанс.

Он был слишком голоден, чтобы беспокоиться о том, будет ли это его последний прием пищи. Он упал на колени перед столом и потянулся к ближайшему кубку, осушил его за один раз, а затем схватил кусок жареной свинины и разорвал его, яростно жуя. Некоторое время она смотрела на него с грустным выражением лица, а затем ее лицо стало жестче.

– Интересно, как ты живешь с чувством вины.

Макрон взглянул вверх и нахмурился. Он быстро сглотнул.

– Вины?

– Каждая смерть твоих товарищей и других римлян, которых мы убили с начала восстания, лежит у твоей двери.

– Как так?
– Макрон уже мог догадаться, к чему клонятся ее слова.

– Когда Дециан привел вашу колонну в столицу иценов и взял меня и моих дочерей в плен, прежде чем его люди изнасиловали их и выпороли меня, именно ты организовал наш побег. Если бы ты этого не сделал, нас бы заковали в Лондиниуме и оставили бы там гнить. Я бы не смогла убедить свой народ восстать. Поэтому кровь твоего народа на твоих руках. Интересно, что бы сказали твои римские друзья, если бы узнали?

– Я этого не принимаю, - ответил он.
– Я все обдумал. Ицены любят бунтовать. Если бы не ты спровоцировала восстание, это был бы кто-то другой.

– Ты так думаешь?
– Она сухо рассмеялась.
– Во всяком случае, тебе хотелось бы так думать. По правде говоря, я крепко завладела умами своих последователей. Большинством из них. Я думаю, ты недооцениваешь, что для них значило, когда они обнаружили злодеяния, совершенные против их царицы и ее дочерей. Дециан и его люди не могли выбрать более провокационную цель. И можешь быть уверен, что я выжала из этого чувства возмущения каждую каплю. Их души горят, и они не успокоятся, пока Рим не будет сметен с наших берегов, и мы снова не будем свободны. За это ты и другие заключенные должны умереть. Вас отдадут друидам для принесения в жертву. Осмелюсь сказать, что они не проявят особого милосердия, учитывая кампанию Светония по уничтожению их священных рощ на Моне и уничтожению их культов. Я думаю, твоя смерть будет мучительной и продолжительной.
– Она взяла кубок и сделала глоток, прежде чем продолжить.
– Если это утешит тебя, я буду скорбеть о твоей смерти.

– Бьюсь об заклад.

Она посмотрела на него.
– Ты дурак… Ты все еще не понимаешь, да?

– Понять, что? Что мы когда-то любили друг друга? Это было давно.

– Тем не менее, у тебя было достаточно чувств, чтобы помочь мне и моим дочерям сбежать.

– Я сделал это, потому что это было правильно. Я надеялся, что это научит вас, что не все римляне одинаковы. Некоторые до сих пор отличают добро от зла. Я надеялся, что это компенсирует часть ущерба, нанесенного Децианом. Кажется, я ошибся. Вся моя привязанность к тебе исчезла вместе с моими товарищами, погибшими здесь. Если ты пощадишь меня из-за нашей прошлой дружбы, ты напрасно потратишь свои усилия. Сейчас нас ничего не объединяет.

– Ничего?
– Боудикка покачала головой.
– Макрон, ты так ошибаешься. Скажи, тебя никогда не интересовал контраст во внешности между двумя моими дочерьми? Ты мог ясно видеть, что младшая похожа на Прасутага¹⁶, но старшая заметно отличается.

– И что?
– Макрон почувствовал тревожную боль в животе.
– Что из этого? Ты возможно хорошо поучаствовала в одном из ваших безудержных застолий? Я слышал, что вам, кельтам, нравятся подобные вещи.

Она вздрогнула и откинулась назад, плотно сжав губы, пытаясь сдержать гнев и боль.
– Я никогда не отдавала себя воину, который меня не заслуживал, будь он иценом или римлянином.

– Благодарю… - Глаза Макрона расширились, когда смысл ее комментариев стал понятен. Он продолжил тихо: - И на что ты намекаешь?

– Не валяй дурака, Макрон. Ты знаешь. Бардеа – твоя дочь. Твой ребенок. Ты ее отец.

– Нет… Он быстро подсчитал возраст девушки, а затем учел время, когда он был любовником Боудикки. Он покачал головой, хотя неверие начинало улетучиваться.
– Я не могу им быть.

– Ты. Ты поймешь это, как только снова увидишь ее, теперь, когда я тебе рассказала. Я удивлена, что это до сих пор не приходило тебе в голову. Со своей стороны, я клянусь всеми богами моего племени, что это правда, и пусть меня разорвут на части лошади, если я солгу.

Макрон почувствовал себя ошеломленным.

– Зачем говорить мне это сейчас?

– Ты заслуживаешь узнать правду, прежде чем умрешь.

– Она знает?

– Она подозревает, что Прасутаг не был ее отцом. Как она могла этого не сделать? Она видела, как мы с тобой были рядом друг с другом, когда отправились в Лондиниум, чтобы возобновить присягу на верность Риму, и еще раз, когда ты помог нам сбежать. Она также может складывать факты воедино. Она не дура.

– Что ты ей сказала?

– Ничего. Но однажды она спросит.

– И что ты ей тогда скажешь? Правду?

– Да. Почему бы и нет?

Он поднял скованные руки и обвел рукой вокруг себя.
– Учитывая обстоятельства, я сомневаюсь, что она будет рада узнать, что ее отец – римлянин.

– Ее отец – человек, которым можно гордиться. Даже если он враг.

– А что, если другие узнают правду? Они бросятся на нее и разорвут ее на куски.

– Нет, если они не узнают. Даже если бы они прознали, я уверена, что смогла бы повлиять на их чувства, представив это как еще один пример жестокого обращения римлян с нашим народом.