Вот пуля пролетела

Щепетнёв Василий

Ну, да Государь того не допустит.

В портретной я встретил Крылова. Он сидел на диване и, казалось, дремал, но при моем приближении попробовал встать.

— Сидите, сидите, Иван Андреевич. Хочу только засвидетельствовать вам свое почтение.

— Вы, барон, тоже член клуба? Или гость?

— Я в клубе с восемьсот пятого года, но по обстоятельствам долго отсутствовал.

— Штраф уплатили?

— Триста рубликов, да. Пустяки.

— Пустяки, — согласился Крылов, — особенно если это не мои деньги. Мне Перовский книжку дал, пушкинского Пугачева, — он приподнял руку с книжкой. — Да только она у меня уже есть, мне ее Александр Сергеевич давно преподнес.

— Ну, и как вам сей труд?

— По совести, оно, может, и умно написано, но уж больно

непонятно для обыкновенного читателя. А для человека учёного — легковесно. Да и много ли у нас учёных людей, готовых отдать двадцать рубликов за томик? Ну, пятьдесят человек, ну, сто. И то с большим запасом. Нет, не разойдётся. Написать критику я напишу, но вряд ли поможет. Больно страшное то время было, никому вспоминать не хочется. Да ещё за такие деньги.

Мы поговорили о делах журнальных, и я попросил Крылова написать историю «Почты Духов» — чтобы читатель понял побудительные мотивы человека, затевающего журнал.

— То дело старое, — стал возражать Крылов. — Я был молод, полон сил — и глуп. Я и сейчас не умён, но не молод, и сил осталось немного.

— Положим, в одной странице «Почты» ума больше, нежели во многих нынешних романов, — возразил я.

— Это нетрудно. Хорошо, я подумаю, — неопределенно пообещал Иван Андреевич, и я оставил его в покое.

Мои знакомцы тридцатилетней давности давно покинули клуб, большей частью по причинам уважительным: кто-то переселился в провинцию, а более туда, откуда обыкновенно не возвращаются. Печально, но что поделать. А вот что: заводить новые знакомства.

И я стал их заводить. Пообщался с графом Л., князем М, тайным советником О. и другими. Член клуба с пятого года стоит того, чтобы с ним знаться, к тому же многих интриговало моё положение: кто я, собственно, таков? Шулер? Богач? Промышленник? Буду ли я, наконец, стреляться с Пушкиным, и если буду, то когда? Особенно вырос интерес, когда появившийся Бенкендорф отвел меня в сторонку и спросил, верно ли, что я ищу примирения с Пушкиным.

— Искать не ищу, но да, я ничуть не против примирения.

— Это хорошо, это разумно.

И весь разговор, но он прибавил мне веса минимум на пуд.

— Вы знакомы с графом? — спросил тайный советник О.

— С той поры, когда оба были в поручиках, — ответил я, и снова потяжелел на пуд. От превращения в нечто неподъёмное меня спас Давыдов: ему не терпелось вернуться к «Корнету», и он возжелал вернуться домой.

Я не возражал.

— Скучно мне играть, — объяснил Денис. — Выиграл тридцать рублей, да и хватит.

— Хватит, — согласился я.

Мы помолчали.

— А знаешь, душа моя, не так давно на меня здесь напали молодые шалопаи, — сказал я, когда мы подкатили к дому.

— В самом деле? И что ты?

— Поучил немножко. Никого не убил, даже не покалечил.

— И правильно. А вообще-то возмутительно. Куда катится мир?

И тут из тени вышли четверо. Подошли, пали на колени, и попросили избавить их от наваждения.

— Нет сил, господин барон, только закроем глаза, так и видим адский огонь, сжигающий нас до самых до костей, а потом сонмы крыс, пожирающих нашу горелую плоть.

— Так кто же вас, молодцев, надоумил на подвиги?

— Поляк какой-то. Пообещал по двадцать рублей каждому, если поколотим вас.

— И дал?

— Нет, да мы его больше и не видели. Ну, что нам делать теперь? Хоть в петлю!

— В петлю не нужно. Хорошо, я вас прощаю. Ступайте с миром, и впредь не продавайтесь задешево. Двадцать рублей — это же даже оскорбительно.

Шалопаи быстренько встали, и, не отряхивая одежды, пятясь, удалились в тень, а там уже и побежали во всю прыть. Прыть была так себе: кошмарные ночи даром не проходят.

— Что это было, барон?

— Гипноз, душа моя, гипноз. Как его прежде называли, магический магнетизм Месмера.

— Где же ты его изучил?

— У госпитальеров, где ж еще. Они, госпитальеры, многое знают. Но ты гипнозу не поддашься, твоя натура — булат. А эти — так, мякина, — я махнул рукою в сторону шалопаев.

Успокоенный Денис ушел в свой кабинет, а я все думал —

что за поляк то был? И поляк ли?

Авторское отступление

Фаддей Булгарин в советской историографии занимает место незавидное: издавал реакционную газету, писал низкопробные романы, писал доносы в Третье Отделение и был врагом Пушкина. Так, да не совсем. Газета «Северная пчела» была поначалу либеральной, но после известных событий декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года направление сменила на консервативное: ругала Европу, ненавидела парламентаризм и т. п. Пользовалась огромным авторитетом среди «среднего класса» — помещиков, чиновников, купцов. Имея большой тираж, приносила прибыль издателям, Булгарину и Гречу. Но Булгарин не гнушался и джинсой, самолично ходил по лавкам и предлагал исподволь рекламировать их товары и услуги в обмен на те или иные плюшки. Что было, то было. К Пушкину (как и к другим писателям) Булгарин относился тепло, публиковал в своих изданиях и всячески хвалил. Но Александр Сергеевич не смог сдержать натуры и написал на Булгарина несколько оскорбительных эпиграмм, после чего отношения расстроились. «Литературная Газета», в издании которой принимал участие и Пушкин, начала войну против «Северной Пчелы», но очень быстро войну эту проиграла, уж больно неравны были силы: подписчиков у «Литературки» было мало, и издатели терпели убытки. В творчестве своем Булгарин придерживался двух вещей: произведения должны быть первое — занимательными, и второе — нравственными. Порок непременно следует разоблачить и наказать, а добродетель — вознаградить. Романы, повести, рассказы и фельетоны Булгарина пользовались большой, а по тем временам и огромной популярностью, помимо отдельных изданий при жизни вышло три собрания сочинений, он переводился на французский, английский, немецкий, итальянский и другие европейские языки, зарубежная критика считала его первейшим российским прозаиком. Писал он остроумно и забавно, так, в «Похождениях Митрофанушки на Луне» мы можем увидеть прообраз Незнайки, а в «Правдоподобных небылицах» — попаданца в двадцать девятый век, век, где машины сочиняют стихи, играют в шахматы, осуществляют дальнюю связь, а политику страны проводят воздушно-десантные войска, на парашютах спускающиеся с дирижаблей на территорию, требующую приведения к знаменателю. Для Третьего отделения он писал любопытные аналитические заметки — все они опубликованы, и желающие могут с ними ознакомиться. В отставку Булгарин вышел действительным статским советником, штатским генералом, «его превосходительством». В указанное время (осень тридцать шестого года) в Санкт-Петербурге отсутствовал — это сознательный анахронизм. Пушкин и в самом деле хотел написать авантюрный роман, и таким романом, по мнению Ахматовой, должен был стать «Дубровский» — но Пушкин по неизвестной нам причине отстал от идеи, и не реализовал задуманного. Незавершенный «Дубровский» был напечатан по рукописи через четыре года после смерти Александра Сергеевича. Баснописец Крылов в молодости (1789–1790 годы) издавал оригинальный журнал «Почта Духов», но по малому числу подписчиков издание пришлось закрыть.

Глава 15

4 ноября 1836 года, среда

День примирения

— Таким образом, полемика между господином Магелем и господином Пушкиным имела исключительно литературный характер, без какого-либо умысла задеть личность, и потому никаких оскорблений кого-либо не происходило. Исходя из этого, стороны пришли к соглашению, что поскольку честь каждого осталась неприкосновенной, то оснований для противостояния в любой форме нет. И господин Магель и господин Пушкин сообщают всем, кого это может касаться, что не питают злых чувств друг к другу, и будут состоять в отношениях мира и согласия, как это подобает православным людям, дворянам и литераторам нашего благословенного государства, — Денис Давыдов прочитал наше совместное заявление голосом звучным и твердым.