Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Теоретическая и экспериментальная основа исследований советских ученых по проблемам сна и сновидений была сформулирована И. П. Павловым на Конференции психиатров, неврапотологов и психоневрологов в Ленинграде в 1935 году, а также в предшествующих этому выступлению статьях «Торможение и сон», «Материалы к физиологии сна» (в соавторстве с Л. H. Воскресенским), «К физиологии гипнотического состояния собаки» (в соавторстве с М. К. Петровой). Павлов был убежден и не уставал убеждать своих оппонентов в том, что «чем совершеннее нервная система животного организма, тем она централизованней, тем высший ее отдел является все в большей и большей степени распорядителем и распределителем всей деятельности организма» [818] .
818
Павлов И. П. Проблема сна // Павлов И. П. Полное собрание трудов. М.; Л., 1940. Т. 1.С. 409.
В павловской теории сна это убеждение предопределило критику любых теорий, допускавших гипотетическое наличие особого психофизиологического центра, ответственного за состояние сна. В отличие от Фрейда, «расслоившего» психику человека в соответствии с различными уровнями ее физиологической детерминации, Павлов настаивал на тотально-централизованной зависимости всех психофизиологических функций у высших животных от работы больших полушарий мозга. В структуре такого механистического монокаузализма сон описывался Павловым как рефлекторный по своей природе тормозной процесс, обязательный для всех клеток организма. Но «когда мы видим сон каждой клетки, почему говорить о какой-то специальной группе клеток, которая производит сон? Раз клетка есть — она производит тормозное состояние, а оно, иррадируя, переводит в недеятельное состояние и ближайшие клетки, а когда оно распространяется еще больше, то оно обусловливает сон» [819] .
819
Павлов И. П. Проблема сна. С. 423.
Физиологизация сна распространялась Павловым и на психологию сновидений, объяснявшихся им как своего рода эпифеномен торможения «отдела словесной деятельности больших полушарий» (или «второй сигнальной системы действительности»), приходящего в недеятельное состояние, и «отдела, общего с животными» («первой сигнальной системы»), ответственного за «впечатления от всех падающих на нас раздражений». Содержание сновидения в этих случаях оказывается результатом заторможенного состояния работы первой и второй сигнальной системы, но в любом случае является вторичным к благодетельности самого сна, имеющего охранительное значение для деятельности центральной нервной системы.
Павловское убеждение в том, что «торможение и сон есть одно и то же» [820] , стало доктринальным для последующих работ советских физиологов и психиатров, надолго задержав изучение психологии сновидений, но зато стимулировав разработку методов гипнотического и сомнологического лечения нервно-психических и соматических заболеваний [821] . Павлов полагал возможным усиливать и искусственно контролировать защитную функция сна, состоящую в том, что нервные клетки мозга в состоянии торможения не воспринимают раздражений, идущих из внешней среды, и утрачивают способность реагировать на интерорецептивные влияния, идущие из других органов. В 1930-е и 1940-е годы методами такого контроля, углубляющего и удлиняющего физиологический сон, выступали преимущественно медикаментозный сон (т. е. вызываемый снотворными лекарствами, лучшим из которых сам Павлов считал бром) [822] и так называемый электросон (основанный на воздействии на нервную систему импульсного тока с определенной частотой колебаний при слабой силе тока), а также гипнотерапия, пик интереса к которой придется на конец 1940-х — начало 1950-х годов [823] . В воспитательно-педагогической практике представление о терапевтической благотворности сна выразилось во внесении в распорядок дня дошкольных заведений — яслей и детских садов — обязательного «тихого часа» [824] .
820
Павлов И. П. Проблема сна. С. 415.
821
Каптерев П. В. Гипноз и внушение: Очерк научных изысканий в области гипнологии. М., 1924; Данилевский В. Я. Гипнотизм. Харьков, 1924; Бирман Б. Н. Экспериментальный сон. Материалы к вопросу о нервном механизме сна нормального и гипнотического / С предисл. И. П. Павлова. Л., 1925; Платонов К. И. Гипноз и внушение в практической медицине. Харьков, 1925; Платонов К. И. Слово как физиологический лечебный фактор. Харьков, 1930. См. также: Svorad D., Hoskovec J. Experimental and Clinical Study of Hypnosis in the Soviet Union and the European Countries // American Journal of Clinical Hypnosis. 1961. Vol. 4. № 1. P. 36–46; Шерток Л. Гипноз. М., 1992. С. 28–30, 103.
822
Павлов И. П. Физиология высшей нервной деятельности. Доклад на XIV Международном физиологическом конгрессе в Риме 2 сентября 1932 г. Литературной иллюстрацией, обыгрывающей противопоставление гипнологических методов Павлова и Фрейда, может служить рассказ Михаила Зощенко «Врачевание и психика» (1933). Один из персонажей этого рассказа приходит на прием к невропатологу («нервному врачу») и просит у него «каких-нибудь капель или пилюль» от бессонницы. Выясняется, однако, что врач — противник пилюль и сторонник «новейшего метода лечения», исповедующий методику психоаналитической терапии. Попытка заставить пациента рассказать о том, что его психологически мучает, завершается анекдотом (пациент вспоминает о давней измене жены с племянником, но мучает его не это, а то, что на любовнике был его френч) и — торжеством павловской медикаментозной терапии: выдачей пациенту снотворных пилюль (Зощенко М. Избранное в двух томах. Минск, 1984. Т. 1. С. 201–205). Рассмотрение рассказа в контексте истории восприятия психоанализа в СССР: Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. СПб., 1993. С. 414. Отмечу попутно, что название зощенковского рассказа недвусмысленно отсылает к одноименной книге Стефана Цвейга «Врачевание и психика: Ф. А. Месмер, М. Бекер-Эдди, З. Фрейд» (1930), доступной Зощенко в русском переводе (Цвейг С. Собрание сочинений: В Ют. Л., 1932).
823
Карвасарский Б. Д., Назыров Р. К., Подсадный С. А., Чехлатый Е. И. Теория и практика психотерапии в России // Психиатрия и психофармакотерапия. Приложение. 2001. Т. 2. № 1 ; Гончаров Г. Затянувшийся кризис российской гипнологии //(в статье приводится статистика публикаций в области гипнотерапии и краткий обзор основных направлений российской гипнологии).
824
Дневное время, режимно отведенное сну, и придание самому сну статуса принудительности характерно запомнилось, как о том можно судить по мемуарным источникам, очень многим советским гражданам как одно из первых столкновений со взрослой жестокостью, а шире, с действительностью принудительного коллективизма, индивидуального бесправия и властного произвола.
Общим контекстом, объединяющим в данном случае риторику павловской физиологии (и, в свою очередь, психологии, которую сам Павлов полагал дополнением к той же физиологии) и дискурсивные тактики сталинской идеологии, может считаться мотив «контролируемого сна», причем контроль за сном распространяется в известном смысле и на контроль за сновидениями. Суть радикального отличия западноевропейского психоанализа и (пост)павловских концепций лечения сном состоит при этом именно в том, что, тогда как психоанализ имеет дело с рассказом об уже состоявшихся (и потому — неуправляемых) снах, вторые были призваны вызывать состояние сна, сопровождаемое предсказуемыми сновидениями. Уверенность Павлова в том, что «объективное изучение высшего животного» в физиологии неизбежно приведет к «абсолютно точному предвидению при всех условиях поведения этого животного», а «деятельность всякого живого существа до человека включительно» будет обязательно мыслиться как «одно нераздельное целое» (заключительный пассаж павловского выступления на XIV Международном физиологическом конгрессе 1932 года), оказывается при этом вполне созвучной сталинской пропаганде, вольно или невольно переносившей риторику павловской физиологии в сферу идеологии [825] .
825
О легкости, с которой рефлексология Павлова переносится в идеологию, начиная «организовывать чуть ли не мировоззрение», с тревогой писал уже В. Н. Волошинов, критиковавший А. Б. Залкинда за попытки «рефлексологизовать» фрейдизм: «Оторванный от конкретной экспериментальной методики, аппарат рефлексологических понятий превращается в <…> пустую схемку, которую можно применить к чему угодно» (Бахтин М. М. — Волошинов В. Н. Фрейдизм. Критический очерк. М.; Л., 1927. С. 214, след.). Статьи в траурном выпуске Вестника Академии наук СССР (1936, № 3), посвященном памяти И. С. Павлова, иллюстрируют реализацию худших опасений Волошинова: народный комиссар здравоохранения Г. Н. Каминский видел достоинство павловского учения в том, что «оно выковало и продолжает выковывать острое оружие против <…> всякого использования науки для одурманивания народных масс» (Каминский Г. Н. Над могилой великого ученого. С. 8), ботаник акад. В. Л. Комаров (ставший в том же году президентом Академии наук) соотносил «строгий и суровый научный метод, который применял И. П. Павлов к изучению явлений жизни» с деятельностью одобряемых покойным физиологом «великих социальных экспериментаторов» (Комаров В. Л. Памяти великого мыслителя. С. 11), философ акад. А. М. Деборин провозглашал рефлексологию «орудием» «материалистического объяснения и раскрытия „тайны“ мышления, его внутреннего механизма и законов его действия» (Деборин А. М. И. П. Павлов и материализм. С 16).
Неустанная работа Павлова по выработке у подопытных собак условных рефлексов предстает экспериментальным подтверждением возможности выработки таких же рефлексов у человека. Семантические аналогии поддерживались при этом и вполне экспериментально: изучением условных двигательных рефлексов у человека на основе исследования глотательного рефлекса у детей специально занимался ученик И. П. Павлова — Н. И. Красногорский; в начале 1920-х годов работы по исследованию условных дыхательных рефлексов и методике двигательного условного рефлекса на животных и на людях велись В. М. Бехтеревым и его сотрудниками — В. Я. Анфимовым, И. П. Спиртовым, В. П. Протопоповым, Н. И. Добротворским, А. Г. Молотковым и др. [826] Тот же Бехтерев стал автором монографии с характерным заглавием «Коллективная рефлексология» (Петроград, 1921), в которой делалась попытка соотнесения 23 физических законов с сущностью и закономерностями общественно-исторических процессов — типологией социальных групп, трансмиссией культурных традиций, динамикой коллективного взаимодействия, ролью личности и т. д. В объяснение словосочетания «коллективной рефлексологии» Бехтерев характерно оговаривал его отличие от «обычного употребляемого термина общественной или социальной психологии» как более точно указывающего на органистическую объективность определяемого им предмета: «возникновения, развития и деятельности собраний и сборищ, <…> проявляющих свою соборную соотносительную деятельность как целое, благодаря взаимному общению друг с другом входящих в них индивидов» [827] .
826
Мясищев В. Владимир Михайлович Бехтерев // Бехтерев В. М. Избранные произведения. М., 1954.
827
Бехтерев В. М. Избранные работы по социальной психологии. М., 1994. С. 23, 100.
Научные дискуссии об условных и безусловных рефлексах занимают, впрочем, не только ученых. В середине 1920-х — начале 1930-х годов методы рефлексологического воздействия на животных на арене цирка демонстрирует знаменитый московский дрессировщик Владимир Леонидович Дуров. В своих выступлениях Дуров (отошедший к этому времени от характерной для него ранее сатирической клоунады) пропагандировал увлекшую его с начала 1920-х годов зоопсихологию — опыты по «безболевой», или, как выражался сам Дуров, «эмоциональной» дрессировке. Он подробно объяснял аудитории, как возбуждаются и тормозятся условные рефлексы, какая разница между рефлексами условными и сочетательными и т. п. «Научно-цирковая» деятельность Дурова пользовалась официальной поддержкой властей (с 1919 года в доме Дурова в Москве на Старой Божедомке находился учрежденный решением Наркомпроса научно-культурно-просветительский «Уголок им. В. Л. Дурова» с практической лабораторией по зоопсихологии) и привлекала исключительно широкое внимание публики (в частности, ученых, в том числе Бехтерева и Павлова) как наглядное подтверждение возможностей «воспитательного» применения рефлексологии [828] . В 1926 году павловское учение о рефлексах удостоится кинематографической рекламы — фильм Всеволода Пудовкина «Механика головного мозга» (снятый на студии «Межрабпом-Русь») суггестивно совместил показ подопытных животных со сценами надлежащего воспитания детей и пациентов психиатрических больниц [829] . В 1933 году появился еще один научно-популярный фильм об опытах по выработке условных рефлексов у шимпанзе, с которыми работал ученик Павлова — П. К. Денисов («Роза и Рафаэль», студия «Леннаучфильм», режиссер А. Николаи) [830] .
828
Кузнецов Е. Арена и люди советского цирка. Исторические очерки 1917–1946 гг. Л.; М., 1947. С. 62.
829
Фильм Пудовкина контрастно перекликается с немецким фильмом того же года «Тайны одной души» («Geheimnisse einer Seele») Георга Пабста, популяризовавшим теорию фрейдовского психоанализа. См.: Шлегель Г.-Й. Немецкие импульсы для советских культурфильмов 20-х годов // Киноведческие записки. № 58. С. 368 . Павлову фильм Пудовкина не понравился (Leyda J. Kino: A History of the Russian and Soviet Film. P. 174). См. также: Пудовкин В. Как я стал режиссером // Пудовкин В. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1975. Т. 2. С. 35.
830
Грекова Т. И, Голиков Ю. П. Медицинский Петербург. Очерки, адресованные врачам и их пациентам. СПб., 2001. С. 114.
Если учесть, что сам Павлов возлагал известные надежды на генетическое закрепление условных рефлексов (т. е. на превращение условных рефлексов в безусловные) [831] , то аналогия между его физиологическим экспериментированием (оправданно описываемом некоторыми исследователями в терминах фабричного производства [832] ) и идеологически прокламируемым созданием «нового человека» не покажется слишком эксцентричной [833] . Заявление о наследственном закреплении условных рефлексов Павлов сделал на Международном конгрессе физиологов 1913 года. Впоследствии он неоднократно возвращался к своей гипотезе, вызвавшей резкую критику американских генетиков (в частности, Томаса Моргана). В 1927 году в газете «Правда» (от 13 мая) была опубликована статья Павлова, в которой он специально подчеркивал, что «первоначальные опыты с наследственной передачей условных рефлексов при улучшении методики <…> не подтверждаются» и он «не должен причисляться к авторам, стоящим за эту передачу». Но в последней сводной статье, написанной для Большой медицинской энциклопедии в 1935 году, Павлов утверждал, что условные рефлексы обеспечивают все то, что необходимо для благосостояния отдельного организма и целого вида [834] .
831
Павлов И. П. Полное собрание трудов. Т. 3. С. 217, 222.
832
Так, Даниэль Тодес, описывая работу И. Павлова уже в Институте экспериментальной медицины (с 1891 года), уподобляет ее «фабричному производству», предвосхищающему утопии технологического «чудотворения» (Todes D. P. Pavlov’s Physiology Factory // Isis. 1997. Vol. 88. № 2. P. 205–246). Слава Герович пишет о предопределенной теми же представлениями о физиологическом экспериментировании «машинной» терминологии советской физиологии: Gerovilch S. Love-Hate for Man-Machine Metaphors in Soviet Physiology: From Pavlov to ‘Physiological Cybernetics // Science in Context. 2002. Vol. 15. № 2. P. 339–374.
833
См. построенную на этой аналогии работу: R"uting Т. Pavlov und der Neue Mensch. Diskurse "uber Disziplinierung in Sowjetrussland. M"unchen (Ordnungssysteme. Studien zur Ideengeschichte der Neuzeit. Bd. 12): Oldenburg Verlag, 2002. О предыстории и контексте идеологических дискуссий о «новом человеке»: Bauer R. A. The New Man in Soviet Psychology. Cambridge: Harvard UP, 1959; M"uller D. Der Topos des Neuen Menschen in der russischen und sowjetrussischen Geistgeschichte. Bern (Geist und Werk der Zeiten. Bd. 90), 1998; Schattenberg S. Stalins Ingenieure. Lebenswelten zwischen Technik und Terror in den 1930er Jahre. M"unchen (Ordnungssysteme. Studien zur Ideengeschichte der Neuzeit. Bd. 11): Oldenburg Verlag, 2002.
834
Коштоянц X. C. И. П. Павлов как естествоиспытатель // Вестник Академии наук. 1936. № 3. С. 56. Заметим, что Коштоянц сочувственно упоминает об американских генетиках — критиках Павлова. В 1936 году такое упоминание было еще вполне возможным; в 1940-е годы такая критика уже воспринималась как дополнительное свидетельство правоты Павлова, а не Моргана.
В 1949 году на экраны страны вышел кинофильм Г. Рошаля «Академик Павлов», патриотически освещавший научную деятельность великого физиолога, в том числе и его открытия в области гипнотерапии (в одной из сцен фильма проспавшаяся пациентка со слезами благодарности припадает к руке ученого, а о другом пациенте сообщается, что он спит уже шестые сутки). На следующий год фильму Рошаля была присуждена Сталинская премия первой степени, и в этом же году состоялась посвященная учению Павлова объединенная научная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР. Текст основного доклада, с которым на этой сессии выступил академик К. М. Быков, был внимательно прочитан и лично отредактирован Сталиным [835] . Основным пафосом павловской сессии стало осуждение всех тех направлений физиологии, которые развивались вне формальной связи с учением о рефлексах. Козлом отпущения при этом стал академик Л. A. Орбели (глава Института эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности АМН СССР в г. Колтуши — который в фильме Рошаля именовался «Столицей условных рефлексов», — снятый после сессии со всех административных постов), а триумфатором — академик Быков. Именно Быков возглавил в августе того же года новоучрежденный Институт физиологии им. И. П. Павлова АН СССР, объединивший, помимо названного института в Колтушах, Физиологический институт АН СССР и Институт центральной нервной системы АМН СССР. Эта сессия дала зеленый свет возрождению гипотезы о генетической передаче условных рефлексов, о чем поспешил заявить тот же Быков, а вслед за ним и его научные сотрудники. Скупые предположения Павлова о превращении условных рефлексов в безусловные приобрели при этом не только директивный смысл, но и обнаружили идеологическое согласие с высказыванием Сталина из «Краткого курса истории ВКПб»: «Каков образ жизни людей — таков образ их мыслей» [836] . В середине 1950-х годов о возможности наследственного закрепления «приобретаемых форм временных связей» писал чл. — корр. АМН директор Института экспериментальной медицины Д. А. Бирюков в издававшемся под его редакцией «Физиологическом журнале СССР», где, перевирая Павлова, вольно или невольно напоминал читателю о «теоретических» основах советского естествознания, призванного прежде всего не к изучению, но к изменению природы [837] . Рискнем сказать поэтому, что павловская схема, объясняющая поведение высших животных формулой «стимул — реакция» (каких бы идеологических убеждений ни придерживался сам Павлов), ни в чем не противоречит коммунистическому проекту, подразумевающему автоматическую безотчетность социальной реакции на внешние раздражители (голод, телесный дискомфорт) и идеологически заданные сигналы [838] .
835
Есаков В. Д., Левина Е. С. Сталинские «суды чести». М., 2005. С. 386.
836
См., напр.: Гальперин С. Творческий Дарвинизм и учение И. П. Павлова // Звезда. 1949. № 9. С. 143–144. Гальперин цитирует: История ВКП(б). Краткий курс. М., 1938. С. 116. История полемики: Бляхер Л. Я. Проблема наследования приобретенных признаков. М., 1971.
837
Бирюков Д. И. О единстве учения И. П. Павлова и И. В. Мичурина // Физиологический журнал СССР. 1955. С. 721–728. См. также: Александров В. Я. Трудные годы советской биологии: Записки современника. СПб., 1993.
838
Дэвид Жоравский, настаивавший в свое время на абсурдности «советского обожествления» павловского учения как содержательно несогласующегося с марксизмом (Joravsky D. The Mechanical Spirit: The Stalinist Marriage of Pavlov to Marx // Theory and Society. 1977. Vol. 2. № 4. P. 472), не учитывает в данном случае, что «советское обожествление» самого марксизма имеет весьма косвенное отношение к особенностям марксистской эпистемологии. Учение Павлова согласуется с марксизмом в том отношении, в каком оно позволяет воспроизводить марксистские метафоры социальной детерминации и идеологического «научения» в терминах физиологии. О взаимоотношениях самого Павлова с большевиками см.: lodes D P. Pavlov and the Bolsheviks // History and Philosophy of the Life Sciences. 1995. Vol. 17. P. 379–418; Есаков В. Д. Новые документы о взаимоотношениях ученого и власти (к 150-летию со дня рождения И. П. Павлова) // Российский физиологический журнал им. И. М. Сеченова. 1999. Т. 85. № 9/10. С. 1314–1325.
Снова о неусыпной власти
Представление о бессонных ночах человека, который, говоря словами Барбюса, «бодрствует за всех и работает», к середине 1940-х годов воплощается в образе одинокого освещенного окна кремлевского кабинета Сталина. Агитационным примером такого изображения стал плакат Виктора Говоркова «О каждом из нас заботится Сталин в Кремле» (1947), лаконично подсказывающий зрителю, в какое время суток вершится судьба страны. В академической живописи тем же образом удачно воспользуется Федор Павлович Решетников, приурочив сюжет своей картины («Генералиссимус Сталин», 1948) уже не к мирному, но к военному времени (художник получил за эту работу Сталинскую премию первой степени). Ночное небо, видное из окна сталинского кабинета, усеяно здесь защитными аэростатами.