Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Идет Мишка по улице, голову кверху задирает, рассматривает, и вдруг, откуда ни возьмись, — шасть ему навстречу высоченный человек в красной рубахе.
— Ты, Мишка, почему без делов шляешься? — спрашивает он очень ласково.
— Меня дедуня пустил поиграть, — отвечает Мишка.
— А ты знаешь, кто я такой?
— Нет, не знаю…
— Я — товарищ Ленин!..
У Мишки со страху колени подогнулись. Хотел тягу задать, но человек в красной рубахе взял его, Мишку, за рукав и говорит:
— Совести у тебя, Мишка, и на ломаный грош нету! Хорошо ты знаешь, что я за бедный народ воюю, а почему-то в мое войско не поступаешь?..
— Меня дедуня не пущает!.. — оправдывается Мишка.
— Ну, как хочешь, — говорит товарищ Ленин, — а без тебя у меня — неуправка! Должон ты ко мне в войско вступить, и шабаш!..
Мишка взял его за руку и сказал очень твердо:
— Ну, ладно, я без спросу поступлю в твою войску и буду воевать за бедный народ. Но ежели дедуня меня за это зачнет хворостиной драть, тогда ты за меня заступись!..
— Обязательно заступлюсь! — сказал товарищ Ленин и с тем пошел по улице, а Мишка почувствовал, как от радости у него захватило дух, нечем дыхнуть; хочет он что-то крикнуть — язык присох… Дрогнул Мишка на постели, брыкнул деда ногами и проснулся [799] .
799
Впервые: Молодой ленинец. 1925. № 121–131. Вышел отдельным изданием в Госиздате (М.; Л., 1925). Ранние издания в сборниках: «Лазоревая степь», изд-во «Новая Москва» (М., 1926); «Донские рассказы», изд. «Московский рабочий» (М., 1929); «Лазоревая степь», изд. Московского товарищества писателей (М., 1931).
Об иных снах в 1927 году поведала своим читателям София Федорченко, напомнив о недавнем прошлом чередой ночных кошмаров выдуманных и невыдуманных героев литературно-этнографических очерков «Народ на войне» (раздел «Сны») [800] . Не пройдет, впрочем, и полугода после их публикации, как Демьян Бедный в газете «Известия» объявит книгу Федорченко свидетельством, не стоящим «ломаного гроша» (статья «Фальсификаторы и мистификаторы — не литераторы») [801] . Культурная жизнь и литература 1920-х годов еще подпитывается предшествующей литературной традицией в описании неподконтрольных сновидений [802] , но новая эпоха диктует новые сны, должные демонстрировать политическую благонадежность сновидцев.
800
Например: «Сон у меня всегда с одним началом до единого конца: начало — будто падаю, ору тогда; конец же — будто душит меня веревочка, и тогда ору тоже» (Федорченко С. З. Народ на войне. М., 1990. С. 240). Два из трех томов, составивших книгу Федорченко, выходили отдельными изданиями в 1917 (Киев: Изд-во издательского подотдела комитета Юго-Западного фронта Всероссийского Земского союза), 1923 (М.: Новая Москва) и 1925 годах (М.: Никитинские субботники). Третий том, посвященный Гражданской войне, публиковался в журналах «Новый мир» (1927. № 3–4, 6), «Октябрь» (1927. № 6) и «Огонек» (1927. № 27). О контексте издания и аутентичности приводимых Федорченко записей: Глоцер В. И. К истории книги С. Федорченко «Народ на войне» // Русская литература. 1973. № 1. С. 148–155.
801
Трифонов Н. Несправедливо забытая книга // Федорченко С. З. Народ на войне. М., 1990. С. 10; Русские писатели 20-го века: Биографический словарь. М., 2000. С. 713–714.
802
Katz M. R. Dreams and Unconscious in Nineteenth-Century Russian Fiction. Hanover: University Press of New England, 1984.
Среди тех, кто проницательно почувствовал наступающие перемены, был Евгений Замятин, предостерегающе изобразивший в романе «Мы» (1920–1924) политический режим, при котором контроль власти за сновидениями сограждан окажется более важен, чем внешняя цензура. Идея о таком контроле проговаривалась в русской литературе и раньше: либо сочувственно — в описании снов-пророчеств о надлежащем благоденствии («Счастливое общество» А. Сумарокова, утопические главы «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Радищева, революционные грезы Веры Павловны в «Что делать?» Н Г. Чернышевского), либо пугающе — в демагогии Великого Инквизитора из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского. Среди писателей-современников Замятина о революционной победе над снами сограждан задумывался Андрей Платонов, писавший в «Чевенгуре»: «Революция завоевала Чевенгурскому уезду сны и главной профессией сделала душу» [803] . Неопубликованная по-русски вплоть до 1956 года антиутопия Замятина (советскому читателю 1920–1930-х годов она была известна разве что по разносной критике рукописного текста романа в партийной печати [804] ) послужит в 1930-е годы образцом последующих сюжетов на тему идеологического контроля за сновидениями — в «Дивном новом мире» Хаксли (1931) и «Приглашении на казнь» В. Набокова (1938). Советский читатель об этих произведениях не знал, но зато имел все основания судить о победоносном торжестве надлежащих снов в самой советской литературе [805] . Замечание Бориса Гройса о соцреализме как «реализации коллективных сновидений» кажется в данном случае не только публицистически остроумным, но и контекстуально оправданным [806] : какие бы сны ни снились советским сновидцам, но неподконтрольные фантазмы вроде описанных Фрейдом в «Толковании сновидений» советской литературой не предполагались.
803
Платонов А. Чевенгур. М., 1988. С. 223.
804
Воронский А. Литературные силуэты // Красная новь. 1922. № 6 (10). С. 318–322; Полянский В. На литературном фронте, М., 1924; Штейнман З. Замятины, их алгебра и наши выводы // Удар. М., 1927; Фриче В. Заметки о современной литературе. М., 1928; Ефремин А. Евг. Замятин // Красная новь. 1930. № 1. В Литературной энциклопедии 1930 года в статье Э. Лунина о Замятине сказано, что писатель «создает в романе „Мы“ низкий пасквиль на социалистическое будущее», а его творчество «приобретает с развитием нашего социалистического строительства все более и более контрреволюционную направленность» (Литературная энциклопедия. Т. 4 / Отв. ред. А. В. Луначарский. М., 1930; цит. по:.
805
Редким примером иронически двусмысленного описания таких снов был образ «монархиста-одиночки» Хворобьева (из «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова), еженощно мучимого снами, напоминающими ему о ненавистной советской действительности (см.: Жолковский А. К. Замятин, Оруэлл и Хворобьев: о снах нового типа // Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С. 166–190. Подробно: Щеглов Ю. К. Романы И. Ильфа и Е. Петрова. Спутник читателя. Т. 2. Золотой теленок. Wien (Wiener slawistischer Almanach. Sonderband 26/2), 1991. С. 467–494).
806
Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Wiener Slawistischer Almanach. 1989. Bd. 23. S. 212.
Надзор за политической грамотностью распространяется, впрочем, не только на литературные, но и на медицинские статьи с описанием сновидений. Прецедентом для такого надзора стала опубликованная в журнале «Невропатология и психиатрия» (1931, № 3) статья психиатра Кунявской «Случай комбинации симптоматической эпилепсии и шизофренического процесса», содержавшая запись бреда душевнобольной о советских наркомах. Постановлением Оргбюро ЦК от 25 февраля 1932 года статья Кунявской была расценена как антисоветская, автор исключена из партии, а редакция журнала утверждена в новом составе [807] . На таком цензурном фоне идеологически приемлемее выглядели маниакальные грезы героя «Чевенгура» Андрея Платонова о Розе Люксембург и грядущем коммунизме [808] , но в целом описания сновидений, посещающих героев советской литературы, к началу 1930-х годов фокусируются вокруг агиографических персонажей Агитпропа.
807
Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов 1917–1956 / Сост. Л. В. Максименков. М., 2005. С. 236–237.
808
Вьюгин В. Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля). СПб., 2004. С. 128–182. См. также: Лазаренко О. В. Сон в художественном мире романа А. Платонова «Чевенгур» // Андрей Платонов. Проблемы интерпретации. М., 1995. По мнению Михаила Михеева, собственно и сам Чевенгур может быть описан как сновидение его основных персонажей: Михеев М. В мир Платонова через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки. М., 2003. С. 232.
К середине 1930-х годов «сны о Ленине» варьируются и отчасти вытесняются «снами о Сталине», характерно учащающимися к празднованиям «круглых» дат революции и рождения вождя. Таково, например, опубликованное в юбилейном 1939 году (шестидесятилетие Сталина) стихотворение В. Луговского «Сон» о маленькой девочке, засыпающей под охраной портретного Сталина и видящей его во сне спящим и тоже видящим сны. Образ спящего Сталина у Луговского можно было бы счесть уникальным, но эта уникальность обманчива. Ребенку снится невозможное, но сам этот сон, как понимает читатель, гарантируется явью «бессонного» портрета и неусыпным бодрствованием того, кто на нем изображен:
Дочка дышит в теплой дреме. Сталин смотрит со стены, Охраняя в этом доме Все спокойствие страны <…> Дочка дышит в теплой дреме, Снег летит со всех сторон. Снится ей — в кремлевском доме Сталин спит и видит сон <…> Девочка, сыта, умыта, В теплом доме видит сны. В тихом сне ее сокрыто Все спокойствие страны. [809]Профессиональным творениям, обыгрывающим во славу именинника темы «сна о вожде», сопутствуют незамысловатые, но красноречивые дары юных поэтов — например, стихотворение девятилетнего Кости Орлова, напечатанное в подборке детских произведений о Сталине в юбилейном номере «Красной нови»:
809
Луговской В. Сон // Новый мир. 1939. № 3. С. 148–151. См. опубликованное в том же году стихотворение Луговского «Привет вождю» (Сталин в поэзии. К шестидесятилетию со дня рождения. М., 1939). Стихотворение «Сон» вошло в сб. Луговского: Стихотворения. М., 1952.
Сны детей о Сталине обретают в конечном счете и кинематографическую наглядность. В кинофильме Льва Кулешова (по сценарию Александра Витензона) «Сибиряки» (1940) сибирские школьники, отыскивающие курительную трубку Сталина, которую он некогда курил в ссылке в Туруханском крае, одержимо мечтают вернуть ее владельцу. Долгожданная встреча происходит: дети встречаются со Сталиным (Михаилом Геловани) во сне. Но этого мало: граница между сном героев и рассказом об их сне предстает по ходу самого фильма визуально неопределимой: снят он таким образом, чтобы, как формулирует Оксана Булгакова, постоянно выводить восприятие зрителя «из состояния уверенности в том, что он видит»: «Природа и декорация, экстерьер и интерьер сливаются. <…> В течение всего фильма сибирская деревня и тайга предстают перед зрителем то как нарисованный задник, то как сфотографированная натура, то как постройка в павильоне (с деревьями в кадках), то как достройка на натуре» [811] . Сон о встрече со Сталиным даруется, таким образом, не только героям фильма, но и зрителям, имеющим право мечтать о такой же встрече.
810
Богомазов С. Дети о Сталине // Красная новь. 1939. № 12. С. 247. См. также: Золотое детство. Сб. творчества пионеров и школьников Казахстана. Алма-Ата: Комсомольское изд-во ЦК ЛКСМК, 1939.
811
Булгакова О. Советское кино в поисках «общей модели» // Соцреалистический канон / Под ред. X. Гюнтера и Е. Добренко. СПб., 2000. С. 158.
Столь популярные мотивы сна легко связываются с расцветом колыбельного жанра, но «терапевтический» контекст соотносимого с этим жанром коллективного (само)убаюкивания не ограничивается сферой культуры. Помимо писателей, литературных критиков, композиторов и кинематографистов, свой вклад в такую терапию внесли и те, для кого она была профессией, — врачи-физиологи и психиатры.
В истории отечественной науки специализированное изучение состояния сна и сновидений связывается с именем Марии Михайловны Манасеиной-Коркуновой (1843–1903), автора фундаментального для своего времени труда «Сон как треть жизни, или физиология, патология, гигиена и психология сна» (1889; 2-е изд. — 1892 года). Приводя разрозненные наблюдения и догадки европейских мыслителей и ученых о природе сна, Манасеина соотнесла их с экспериментальными результатами исследований над собаками. Опыты, проводившиеся ею в физиологической лаборатории Военно-медицинской академии профессора князя И. Р. Тарханова (известного первооткрывателя так называемого «кожно-гальванического рефлекса», занимавшегося помимо прочего проблемами нормального сна у животных), обнаружили характерную закономерность: все животные, которых насильственно лишали сна, умирали в течение пяти суток, как бы их ни кормили, причем щенок умирал тем быстрее, чем он был моложе. На основании таких опытов Манасеина утверждала, что сон для организма в физиологическом отношении является более важным, чем пища, поскольку его нарушение вызывает патологические изменения в жизнедеятельности мозга. Саму эту жизнедеятельность исследовательница соотносила со сном как необходимым временем «отдохновения сознания» [812] . Другим важным выводом из тех же экспериментов стало предположение о том, что во время сна мозг «не бездействует весь целиком, а засыпанию подпадают только те части его, которые составляют анатомическую основу, анатомический субстрат сознания». Заявленный таким образом Манасеиной подход к изучению сна стал основой специализированной сомнологической парадигмы, которая, с одной стороны, содержательно осложняла восходящее к Аристотелю представление о сне как неком лиминальном состоянии между жизнью и смертью [813] , а с другой — оппонировала авторизованной Фрейдом концепции охранительной роли сновидений, препятствующих преждевременному пробуждению.
812
Причину гибели подопытных животных Манасеина видела в нарастающем утомлении, но никак не специализировала его возможную биохимическую составляющую. Спустя несколько лет японский ученый Куниоми Исимори и французский — Анри Пьерон, независимо друг от друга, но равно ссылаясь на книгу Манасеиной, сделали первые попытки экспериментально выделить физиологические вещества, вырабатывающиеся в лишенном сна организме (позднее названные «гипнотоксинами»). Подробнее о Манасеиной и истории отечественной сомнологии: Ковальзон В. М. Знаменательный год в истории русской сомнологии (к 160-летию со дня рождения и 100-летию со дня смерти М. М. Манассеиной) //См. также: Ковальзон В. М. О положении в российской сомнологии // Природа. 2001. № 10. С. 3–6.
813
«Сон же, по-видимому, принадлежит по своей природе к такого рода состояниям, как, например, пограничное между жизнью и не жизнью, и спящий ни не существует вполне, ни существует» (Аристотель. О возникновении животных, 778 b 29–30). См. также: Аристотель. О душе. 412-а, 20–25.
В 1920-е годы отечественные исследования, посвященные проблемам сна, ведутся преимущественно с опорой на изучение физиологических рефлексов. Одна из таких работ — статья М. П. Денисовой и H. Л. Фигурина «Периодические явления во сне у детей» (1926), описывавшая учащение дыхания и движения глазных яблок спящих детей (от 2-х месяцев до 2-х лет), сочетающееся со снижением общей двигательной активности [814] , — станет отправной для важнейшего открытия фазы быстрого сна (или «сна с быстрыми движениями глаз» — rapid eyes movement, REM-sleep). Это открытие в 1953 году будет сделано американскими учеными — родившимся в России Натаниэлем Клейтманом (1895–1999) и его тогдашним аспирантом, родители которого также родились в России, — Юджином Азеринским (1921–1998) [815] . В 1936 году Клейтман опубликует фундаментальную монографию «Сон и бодрствование», сформулировав в нем концепцию так называемого «основного цикла покоя-активности» (basic rest-activity cycle, BRAC), определяющего днем чередование сонливости и бодрости, голода и жажды, а ночью — смену медленного и парадоксального сна [816] .
814
Новое в рефлексологии и физиологии нервной системы. Л., 1926. Сб. 2.
815
Aserinsky Е., Kleitman N. Two Types of Ocular Motility Occuring in Sleep // Journal of Applied Physiology. 1953. Vol. 8. P. 1–10; Aserinsky E. The discovery of REM sleep // Journal of the History of the Neurosciences. 1996. Vol. 5. № 3. P. 213–227.
816
Об истории и значении этого открытия с обширной библиографией вопроса: Basetti C. L., Bischof М., Valko P. Dreaming: A Neurological View // Schweizer Archiv f"ur Neurologie und Psychiatrie. 2005. Bd. 159. S. 399–414. См. также: Mathis J. Die Geschichte der Schlafforschung im 20. Jahrhundert // Schweizerische Rundschau f"ur Medizin Praxis. 1995. Bd. 84 (50). S. 1479–1485; Hartmann E. The Psychology and Physiology of Dreaming. A New Synthesis // Dreams. Science, Art, and Unconscious Mind / Ed. Lynn Gamwell. Cornell UP., 2000. P. 61–75.
Советские физиологи знали об исследованиях Клейтмана уже в 1920-е годы, когда он проводил на себе эксперименты по лишению сна, — как некогда их проводила на собаках Мария Манасеина (в 1930-е годы схожие «эксперименты» войдут в практику НКВД, и их испытают на себе сотни, если не тысячи арестованных, принуждаемых к самооговору). Упоминал о них и академик И. И. Павлов, полагавший проблему сна одной из ключевых проблем в изучении высшей нервной деятельности. Но ко времени появления обобщающей работы Клейтмана шансов на ее продуктивное прочтение у советских ученых уже практически не было: ко второй половине 1930-х годов научные концепции, исходившие с Запада, заведомо предполагали не столько научную, сколько идеологическую оценку [817] . В данном случае такая оценка была предопределена еще и тем, что работа Клейтмана содержательно соотносилась с приоритетными направлениями советской физиологии в лице того же академика Павлова.
817
Умрихин В. В. «Начало конца» поведенческой психологии в СССР // Репрессированная наука. Л., 1991. С. 136–145.