Война в Кедровой Долине
Шрифт:
— Мы это запомним, — сказал Килкенни.
О'Хара печально покачал головой.
— Килкенни, а что, если мы проиграем? Они всех нас выметут отсюда. Даже если мы поговорим с теми людьми из столицы штата, чем они смогут нам помочь?
— Они могут положить этому конец, О'Хара. Но не беспокойся раньше времени. Мы выиграем.
— А если они не станут нас слушать? Ведь Хейл будет их развлекать. Он ловкий парень, знает, как обходиться с такими людьми.
— Если они нас не послушают, О'Хара, обещаю тебе: я отправлюсь в Седар со своими револьверами и не вернусь, пока хоть один из них останется в живых. Я много раз видел, как умирают люди, и не только хорошие люди, но пусть бы все они остались в живых, кроме одного человека, который совершенно безнадежен. Лично я убежден, что за спиной отца стоит Малыш и подталкивает его.
Мне жаль их. Мне жаль Лиджа — ведь он, сам раненый, заботился о Хайте. Ему не было и семнадцати, но немногие из взрослых мужчин могли равняться с ним.
— Когда ты туда поедешь, Килкенни, — вдруг сказал Парсон, — я отправлюсь с тобой.
— Нет, оставайся здесь. В конце концов не так важно, что случится со мной, но ты должен остаться, чтобы мы победили, как бы ни повернулись дела. Я хочу, чтобы ваши дома стояли в этих лугах, Парсон, а для этого здесь нужен ты или кто-то вроде тебя. А со мной будь что будет. Каждый, кто пользуется револьвером столько, сколько я, живет как бы взаймы. Не там, так в другом месте долг придется отдать.
Только дурак думает, что будет жить вечно, будто заколдованный. И ему ничего не втолкуешь, пока он не ткнется носом в пыль, отдавая Богу душу. Человек, для которого револьвер становится образом жизни, обречен.
Несколько дней стояла тишина. Килкенни убирал кукурузу, помогал чинить заборы, рубил дрова и был постоянно в делах. Несколько раз он забирался на вершину близлежащей скалы и осматривал окрестности. Два дня подряд он непрерывно занимался заготовкой дров и все время размышлял о Тернере.
Мейс был думающим борцом, и его уроки многое дали Килкенни. Сейчас он прокручивал в голове все, что помнил о Быке: как он держит руки, как переступает ногами, атакуя и отступая, как готовится к удару. Он вспоминал, как Тернер бьет с правой и с левой, как реагирует на полученный удар, как блокирует удар и как уходит от него.
У каждого боксера вырабатываются подсознательные привычки. Уже отработанные приемы защиты или атаки даются легче, поэтому он использует их чаще, даже если ему известны и другие методы. Хороший боксер, зная, что борьба будет долгой, изучает своего противника, испытывает его реакцию на различные удары, выведывает его приемы. Только после этого формирует свою собственную тактику.
Килкенни понимал, что продержаться против Тернера достаточно долго — чтобы получить шанс поговорить с Халлораном, — он может лишь, если будет мыслить быстрее, точнее и эффективнее противника. У него было то преимущество, что он много знал о Тернере, тогда как Тернер ничего или почти ничего не знал о нем. И хотя Тернер, без сомнения, услышит о его схватке с Хейлом, он оставит ее без внимания: ведь Хейл — не профессионал, его стиль груб и прямолинеен, без большого мастерства.
Из Седара вестей не было. Хотя там, очевидно, уже узнали о том, что произошло в Блейзере.
На третий день после их возвращения из Блейзера Сол привез листок, снятый с дерева. Там объявлялось о решающем матче Тернер — Сэндовал по лондонским правилам борьбы, с призовым фондом в тысячу долларов золотом.
— За такие деньги я бы и сам подрался, — прокомментировал Джесс.
— Видишь ли, — язвительно отозвался Барт, — чтобы получить деньги, надо сперва победить. Они дерутся по принципу «победитель получает все».
— А проигравший, значит, ничего?
— А проигравший получает синяки, — наставительно заметил Барт.
— И иногда победитель или тот, кто за ним стоит, хочет оставить весь призовой фонд себе, — пояснил Килкенни.
— Но если с Тернером дерется этот Сэндовал, то как же ты намерен попасть на ринг?
Килкенни пожал плечами.
— У меня есть предчувствие, что в последнюю минуту Сэндовал не явится и устроителям матча срочно потребуется замена. — Он взглянул на Ма и улыбнулся. — Друзья могут быть очень полезны.
— У тебя кишка крепче моей, — вздохнул О'Хара. — Этот Тернер — сущий тигр на ринге. У меня где-то лежит «Полицейский листок» с его портретом.
И в этот момент Килкенни почему-то вспомнил о Кэйне Брокмэне.
В тот отчаянный день в Техасе, в краю Живого Дуба, он убил Эйбела Брокмэна, а Кэйн был сброшен с лошади и потерял сознание. Через некоторое время он послал Кэйна в нокдаун в тяжелом, изнурительном бою в придорожной харчевне. Кэйн поклялся убить его, а теперь он направляется в Седар… Возможно, уже там.
Когда настала ночь, Килкенни оседлал поджарого вороного мерина и выехал из Хэтфилд-Кап. Он хотел повидать Риту. Пока он ехал, размышляя под стук копыт, он пришел к выводу, что никакого резона ехать к ней у него не было, кроме горячего желания увидеть ее. Он не имел права рисковать зазря своей жизнью, потому что от него зависели жизни очень многих людей. Но ему хотелось повидать Риту. Кроме того, неплохо было бы составить впечатление о том, что происходит в городе.
Он ехал быстро, застоявшийся черный конь радовался дороге. Это, конечно, не Бак, но вполне хороший конь для ночной работы, выбранный по этому самому признаку во время ночных дежурств у стада. Некоторые лошади подходят для ночной работы, а некоторые нет. Но этот вороной был, казалось, рожден для ночи. В придачу у него была хорошая резвость, и шел он пока не в полную силу.
Когда Килкенни подъехал к окраине Седара, было уже довольно поздно. Мысли его перепрыгнули на Лезерса, которого он извлек когда-то из глубокого сна, и на Дэна Купера, крутого стрелка-ковбоя, который охранял его лавку. Купер неплохой человек, ставший по ошибке не на ту сторону, зато сам Лезерс всегда принимал сторону победителя и не признавал иной верности, кроме верности своим собственным интересам.
Оставив коня под деревьями в тени пустого дома возле «Хрустального дворца», Килкенни некоторое время изучал взглядом «Дворец», прислушиваясь к звукам ночи, чтобы в случае чего заранее заметить опасность.
Затем, бесшумный, как призрак, он двинулся по задам домов к заветной двери. Она была заперта.
Перед ним шевелилась на ветру занавеска, значит, окно открыто. Он постоял под ним, прислушиваясь. Он слышал внутри ровное мужское дыхание, однако другого пути не было. Поколебавшись лишь одно мгновение, он перекинул ногу через подоконник и нырнул внутрь.