Врата Лилит

Skyrider

– Ну-у-у, мастерской её трудно назвать: тут слишком тесно, чтобы писать, я обычно это делаю на улице или в самом доме. Это скорее склад моих работ...
– робко улыбнулся Ганин: всегда, когда речь заходила о его творчестве, он почему-то краснел.

– Вижу... вижу... да уж... неплохо...
– задумчиво заговорил Перепелица, переводя взгляд своих темно-карих, почти черных, внимательных глаз с одного холста на другой.
– Я, конечно, не знаток изобразительного искусства, но, скажу Вам... Такое впечатление, что Ваши картины - какие-то... живые, что ли... Интересно...
– тут Перепелица остановился у картины, подписанной снизу 'Ночной проспект', и внимательно её осмотрел.
– Знаете, такое чувство, что я смотрю не

на картину ночного проспекта, а смотрю в окно квартиры, которое выходит на эту самую улицу... Никогда такого не видел раньше!

– Правда?!
– лицо Ганина так и просияло: на мгновение он совершенно забыл обо всех дурных новостях, которые услышал за сегодняшнее утро.
– Мне об этом часто говорили, даже Пашка... Но от следователя мне это слышать как-то особенно неожиданно и очень приятно!

– Теперь я понимаю, почему Ваши гости так хотели осмотреть весь дом. На этом чердаке, в общем-то, есть на что поглядеть... Ого! А вот это интересненько, очень даже...
– глаза Перепелицы так и вцепились в изображение на портрете 'мечты поэта'. Воцарилась довольно долгая пауза. Ганин стал немного нервничать, переминаться с ноги на ногу, отчего старые половицы отчаянно заскрипели.

– Да уж...
– наконец, проговорил следователь, впрочем, по-прежнему не отрывая взгляда от портрета.
– Странная картина... Ну, мне, пожалуй, пора! Показания я получил, дом осмотрел, кое-какие нити у меня уже есть, - и он торопливо стал спускаться по лестнице вниз. Сказать, что Ганин был обескуражен, значит, ничего не сказать. Он, конечно, не ожидал, что картину будут превозносить до небес, но все же...

...Вдруг из задумчивого состояния его вывел грохот и сдавленный крик боли.

Ганин бросился по лестнице вниз и увидел, что майор Перепелица сморщился, лежа на полу.

– Ничего, ничего, Алексей... Юрье... вич... поторопился... споткнулся...

– Давайте, давайте, товарищ следователь, я Вам помогу!
– Ганин торопливо протянул руку и помог Перепелице подняться; все ещё морщась, тот сел на стул и стал быстро растирать лодыжку.

– Давайте, я Вам мази принесу, у меня бабушка...

– Нет, нет, мне уже лучше!
– следователь встал и, хромая, направился к выходу.

Когда он был уже у двери, то вдруг, что-то вспомнив, резко развернулся и спросил:

– Алексей Юрьевич, а с Расторгуевым вчера на этом чердаке... Ничего не было?

– Нет! Хотя... постойте... он кофе себе на ногу пролил, я ему ногу мазью смазывал...

По лицу следователя пробежала какая-то тень, но он взял себя в руки и сухо сказал:

– Если что ещё вспомните, вот Вам моя визитка, позвоните, - а потом резко развернулся и, прихрамывая, добрался до своей черной 'тойоты', громко хлопнул дверцей и уехал. Ганин остался один...

В отделении, которое располагалось в областном центре, следователь оказался не скоро: ему пришлось потратить большую часть дня в разъездах по городу. Сначала он побывал в архиве. Здесь предчувствие, побудившее его расспросить поподробнее о личных связях Ганина, подтвердилось: Левчик Наталья Ивановна и Дьяченко Клавдия Николаевна также погибли при странных обстоятельствах - одна захлебнулась в собственной ванной, при этом живя в квартире совершенно одна, с закрытой на ключ дверью, а другая отравилась газом ночью, то ли забыв выключить камфорки, то ли специально их включив... Что касается остальных трех девушек, то с ними все было в порядке. После обеда Перепелица успел съездить ко всем трем - двоих он застал на работе, одну дома - она сидела в декрете - и обстоятельно с ними поговорить о Ганине. Все три женщины характеризовали его в унисон - добрейшей души человек, гений, умница, самое безобидное существо на свете... Никто никогда не слышал от него ни грубого слова, ни ругани. На осторожный вопрос Перепелицы о его психическом здоровье, двое сказали, что никаких отклонений в нем не замечали, а вот Лазарева

Светлана - довольно полная крашеная блондинка с необыкновенно располагающим к себе, приятным лицом, - держа полуторагодовалого малыша на руках, как-то внимательно посмотрела на Перепелицу, задумалась и сказала:

– Знаете... Леша, конечно, был странноватым парнем... Не знаю, можно ли это назвать психическими расстройствами, но странности у него были точно. В общем-то, из-за этого мы и расстались уже к концу пятого курса...

– А что с ним было? Приведите пример, - поближе пододвигая стул к столу, сказал Перепелица, буквально буравя своим острым взглядом лицо Светланы.

– Да Вы не подумайте, товарищ следователь, с ножом он ни на кого не бросался, разными голосами не говорил, Наполеоном себя не называл...
– улыбнулась Светлана.
– Просто... Понимаете, все мы, художники, не совсем нормальные, не как все, мы многое видим по-другому, иначе, чем обычные люди, Вы меня понимаете?

– Понимаю...
– улыбнулся Перепелица.

– Но мы все-таки умеем выходить из такого состояния и быть очень часто самыми обыкновенными людьми - рожать детей, развлекаться, болтать на легкие темы...

– А Алексей?

– А вот Алексей - он не мог... Нет, конечно, он мог и выпить, и пойти на пикник и так далее... Но он всегда при этом думал только об искусстве, только о картинах. На наших посиделках со спиртным только о них и говорил, а если пикник - обязательно захватит альбом и карандаши, рисует этюды, а уж если он начнет писать картину... Пиши пропало! Будет неделями не вылезать из мастерской! Но, знаете, судьба и воздавала ему сторицей - тот, кто больше сил во что-то вкладывает, тот больше и получает... Бог ты мой, какие у него были картины... Вы их видели?

– Да, видел...

– Ну и как Вам?

– Я не силен в искусстве, конечно, я всё-таки школу милиции заканчивал...

– И все же?

– У меня лично создалось ощущение, что его картины ничем не отличаются от действительности, живые какие-то...

– Вот то-то и оно!
– радостно подхватила Светлана, осторожно перекладывая заснувшего ребенка на кровать, а потом стала разливать уже заварившийся чай.
– У Леши удивительный талант, его картины - почти как живые! Если он рисует снегирей в лесу, то когда смотришь на картину, кажется, что они вот-вот взлетят; если он рисует мальчишек в школьном дворе, - что услышишь их детский радостный визг. А иногда, когда на его картины смотришь немножко подольше, - а я, поверьте, смотрела на них очень долго - что стоит только сделать шаг, и ты окажешься в том мире, по ту сторону рамы! Знаете, как в книжке Льюиса Кэрролла 'Алиса в Зазеркалье'?
– Светлана, совсем забыв про чай, поставила свои пухлые локти на белую скатерть на круглом столе и оперлась обоими ручками о румяные щечки и мечтательно закрыла глаза, словно вспоминая о чем-то приятном...

– И все же, Светлана Ивановна, так почему же вы расстались? Светлана, с трудом оторвавшись от своих грез, удивленно посмотрела на следователя с таким выражением лица, как будто бы говоря 'ну это же итак очевидно!'.

– Понимаете, сначала мне это нравилось. Я думала, человек талантливый, целеустремленный, напористый... Сами понимаете, это женщинам нравится... Ну, такие качества в мужчинах. А потом... Потом меня стало это раздражать. Знаете, когда человек неделями не вылезает из мастерской (вместо того, чтобы позаботится хоть что-то продать, организовать выставку!), когда он говорит только об одних картинах... И ни тебе ласкового слова, ни комплимента! А уж когда он забыл про мой день рождения... Ну, в общем, я отправила его на все четыре стороны и съехала из нашей квартиры к родственникам. И, если честно, ничуть об этом не жалею! Воцарилась тишина. Тихо тикали часы. Солнце уже перевалило на западную сторону небосвода и теперь неприятно слепило глаза. Перепелица задумчиво позвякивал чайной ложкой в чашке.