Время ангелов
Шрифт:
— Ты кажешься вполне довольным собой, — заметила Нора. — Еще чаю?
— Нет, спасибо.
— Насколько я поняла из твоей искаженной версии тирады Карела, он заявляет не только, что нет Бога и человеческая жизнь бессмысленна, но также, что непрочное царство морали само по себе иллюзия и теперь тоже приближается к концу и впредь человечеству суждено стать жертвой безответственных психологических сил, которые твой брат колоритно назвал ангелами. И эти, как мне кажется, довольно мрачные новости, похоже, вознесли тебя на седьмое небо от наслаждения. Интересно — почему?
Маркус покачал головой.
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Это отчасти от того, что Карел говорит правду, а правда всегда немного подбадривает, даже когда она ужасна. Кант понимал это. В его словах присутствует своего рода надежда, хотя и трудная. Он сам это видел, но в то же время и отрицал.
— Идея о том, что правда всегда подбадривает, кажется мне романтической глупостью, и меня удивляет, что ты приписываешь ее Канту. Если бы мне завтра сказали, что у меня неизлечимый рак, я не испытывала бы бодрости. Но о какой надежде ты говоришь?
— Ну, я полагаю, что в действительности обе эти идеи составляют одно. Ситуация ужасна, но, несмотря на это или, возможно, благодаря этому… я хочу сказать, человеческий дух может отреагировать.
— Иногда может, иногда — нет. Сигарету?
— Спасибо. Конечно, Карел прав, когда говорит об абсурдном оптимизме всей философии, вплоть до нашего времени, и он прав, что люди, делающие вид, будто обходятся без идеи Бога, в действительности так не думают. Нужно научиться жить, отказавшись от идеи о том, что Добро является в какой-то мере Богом. Это трудно.
— Что ж, ты получил философское воспитание, а я нет, — сказала Нора, — но я не вижу причины ни подтверждать, ни отрицать, что Добро — это Бог. Я все еще обязана платить по своим счетам. Привычная мораль существует и всегда будет существовать, что бы ни говорили философы и теологи.
— Интересно, — задумчиво произнес Маркус. — Интересно, у тебя здравый смысл занял место веры. Я по-своему завидую тебе.
— Нет, не завидуешь. Ты ощущаешь свое превосходство надо мной. Во всяком случае таких, как я, — большинство, слава Богу.
— Большинство в конечном итоге живет за счет избранного меньшинства.
— В конце концов, большинство решает, кто является избранным меньшинством. Я не намерена беспокоиться, потому что такой человек, как Карел, потерял самообладание. И я бы сказала то же самое, если бы считала его гением, а не бедным безумцем, нуждающимся в нескольких сеансах электрошока.
Был ли Карел безумен? — снова спросил себя Маркус. Он мог знать правду, даже если и был безумен. Какая страсть! Маркус теперь осознал, что никогда не видел такого духовного океана, в котором его брат, по-видимому, потерпел кораблекрушение. Хотелось бы ему разделять твердую веру Норы в мир здравого смысла. Или, скорее, она была права — он не хотел этого.
— Разговор с Карелом разрушил твою книгу? — спросила Нора.
— Да.
После разговора с Карелом, полностью приняв его позицию, Маркус понял, что его книга не годится. Она была, как выразился Карел, наивной теологией. Конечно, он напишет другую — лучше, правдивее, с настоящей страстью. Но эта бесполезна. Его версия онтологического доказательства не возымеет действия.
— Ангелы встали на пути, — сказал он.
— Ты скоро станешь таким же сумасшедшим, как и твой брат, — сказала Нора.
Маркус припомнил слова Норы о сумерках умирающей мифологии, сводящих людей с ума. Однако если человек прошел достаточно далеко по этой дороге, то должен быть выход. Или это «должен» — всего лишь старая иллюзия, неизбежно повторяющаяся? Но может, исчезновение Бога сделает наконец возможной настоящую добродетель, ту добродетель, которая хороша сама по себе без всякой выгоды? Или Карел прав, что это настолько недостижимый идеал, что мы не можем даже дать ему имени? Неужели не было ответа Карелу? Разве нет ничего одновременно доброго и реального?
— Все-таки что ты собираешься делать с Карелом? — уже в который раз задала все тот же вопрос Нора.
Маркус глубоко вздохнул.
— Спасти его, — ответил он.
— Спасти его? Как, скажи на милость?
— Любовью, — сказал Маркус. Теперь ему стал ясен ответ. Его великая книга будет не о добре, а о любви. Если дело касается любви, онтологическое доказательство возымеет действие. Потому что любовь — реальное человеческое чувство. Он спасет своего брата любовью к нему и заставит Карела признать реальность любви.
— Интересно, а Любовь — Бог? — спросил он у Норы.
— Маркус, я действительно думаю, что ты сходишь с ума, — сказала Нора. — И вот ты опять обчихал весь стол.
Глава 20
Юджин Пешков проснулся, включил электрический фонарь и посмотрел на часы. Еще рано вставать. Он повернулся и стал медленно погружаться в серую призрачную пелену пространства и времени. Солнце ярко освещает огромный луг, поросший высокой травой. Красноватые цветы на тоненьких стебельках отбрасывают подвижный розовый свет на зеленую траву, которую тихо колышет теплый ветер. Единственное дерево, береза, стоит посередине луга, ее тонкий ствол изящно изгибается на фоне полупрозрачной легкой зелени. Маленькая белая собачка все лает и лает.
Дама в полосатом платье появляется из золотистой дымки в лучах света. Платье ее — в узкую белую и зеленую полоску, а по кромке проходит темная полоса там, где оно касалось пыльного пола веранды. «Dickory, dickory dock, the mouse ran up the clock![16]
Юджин смеется и пытается приподнять юбку. Он — маленькая мышка, которая взбирается на часы. Он немного приподнимает край юбки. Под ней серая шелковая нижняя юбка с тяжелой бахромой. Он поднимает бахрому. Под ней еще одна юбка, сделанная из кремового кружева. Он протягивает руки, чтобы поднять ее. Под ней еще одна юбка — белая, как молоко, а ниже — еще одна. Теперь Юджин, протискиваясь, издает резкие крики. Он почти задохнулся в гардеробе, из которого, кажется, нет пути назад, а только вперед и вперед. Он пробирается через лес облегающих легких платьев, пахнущих старыми духами. Платья сдавливают со всех сторон, вот-вот они задушат его. Он уже не может дышать. Задыхаясь, он видит свою мать, плачущую в комнате, в Праге. Ее тонкое серое платье протянулось длинным шлейфом, заполняя собой комнату. Маленькая белая собачка все лает и лает.