Время ангелов
Шрифт:
Мюриель пришло в голову, и она мрачно отметила это, что в течение всей этой ужасной боли они ни на минуту не подумала о том, чтобы оставить этот мир, ставший таким ужасным. Она явно предпочла агонию сознания. Поэму положила, но забыла таблетки. Возможно, она в конце концов выживет. Она почти решила оставить таблетки, но какая-то привычная осмотрительность вернула ее назад. Никогда не знаешь, что ждет тебя в будущем.
Она поставила чемодан у дверей холла и снова очень тихо поднялась наверх, перешагивая через две ступени. В комнате отца все еще играла музыка. Она вошла в свою комнату и поспешно открыла буфет, где хранила таблетки. Их нигде не было.
Прошло какое-то время, прежде чем
Мюриель, с тех пор как проснулась, пребывала в состоянии какой-то истерической комы. Теперь же она почувствовала себя абсолютно спокойной и хладнокровной. Может, она сама убрала таблетки отсюда? Нет. Она уверена, они недавно были здесь и она не убирала их. Нахмурившись, Мюриель стояла, глядя в буфет. Может, они кому-то просто понадобились? Но никто в доме не употреблял снотворного. Даже Элизабет спала хорошо, а отец, хотя и придерживался странного распорядка, мог заснуть когда хотел.
Мюриель медленно закрыла дверцы буфета. Это было странно и приводило ее в замешательство. Но она понимала, что ничего не может сделать. Наверное, существует какое-то простое объяснение, хотя сейчас она не в состоянии найти его. Ей лучше немедленно уйти. Это не единственная проблема и не самая худшая из тех, что она оставляет здесь. Ей лучше уйти, прежде чем она встретит отца или Элизабет позвонит в свой ужасный колокольчик. Мюриель медленно вышла из комнаты и подошла к верхней ступеньке лестницы.
По-прежнему доносились звуки музыки. Это было «Лебединое озеро». Мюриель узнала «Танец маленьких лебедей». Несомненно, все было в порядке. Она поставила ногу на ступеньку, затем неожиданно повернулась и быстро пошла по лестничной площадке к двери отца. Постучала. Никто не ответил. Она подождала минуту, снова постучала, затем осторожно открыла дверь.
В комнате было темно. Занавески все еще задернуты, а лампа на столе прикрыта тканью. Мюриель замерла, готовая в любой момент услышать голос из тьмы. Но ничего не произошло. Затем сквозь приглушенный гул музыки услышала другой звук — звук тяжелого дыхания. Отец, должно быть, спал.
Теперь в комнате можно было различить немного больше. Она прошла через дверной проем, ступая очень тихо, и пристально всмотрелась в угол. Ее отец, облаченный в сутану, лежал на кушетке, положив голову на диванную подушку. Его дыхание было внятным — долгий гортанный, похожий на храп звук, затем длительная пауза, затем еще один звук. Мюриель закрыла за собой дверь. Она подошла поближе, чтобы посмотреть на отца.
На секунду с холодным ужасом она подумала, что его глаза открыты и он смотрит на нее. Но это всего лишь игра света. Глаза были закрыты. А губы чуть приоткрыты, и их уголки опустились, как будто он усмехался. Одна рука свесилась и лежала ладонью вверх на полу. Мюриель стояла неподвижно, пристально глядя на него. Что она делала здесь? А если он проснется и увидит, что она разглядывает его? Но страстное желание, которое она уже не могла преодолеть, овладело ею. Очень осторожно Мюриель убрала ткань с лампы и направила свет на Карела. Она замерла. Он не шевелился. Затем Мюриель увидела маленькую голубую бутылочку, в которой хранилось снотворное. Она валялась на полу в ногах кушетки и была пуста.
Мюриель знала это с тех самых пор, как покинула свою комнату, но то знание было как будто оцепенелым и мертвым в ней. Теперь она стояла у стола, тяжело дыша, и ей казалось, что она сейчас потеряет сознание. Ей удалось сесть на стул. Она подумала: «Он погиб», — и закрыла глаза.
Минутой позже она раскрыла их. Музыка. Карел поставил пластинку. Значит, всего несколько минут назад
Мюриель подумала: «Нужно позвать на помощь. Я должна быстро спуститься к телефону и позвонить в больницу.
Он просто без сознания. Он не мог выпить таблетки давно. Его еще могут спасти, могут вернуть его к жизни, с ним все будет в порядке». Мюриель бросилась к двери. Затем ее как будто кто-то схватил сзади, она заколебалась и остановилась, а остановившись, застонала от боли и жалости к себе. «Это, это, это — ей не удалось спастись от этого. Следует ли возвращать назад Карела?»
Мюриель повернулась и всмотрелась в его лицо. Оно уже немного изменилось. Белая, блестевшая, как эмаль, кожа теперь стала похожа на серый воск, на утоптанный снег, утративший свою белизну. Черты его заострились. Даже волосы Карела, рассыпавшиеся по подушке, потеряли свой глянец и выглядели как едва узнаваемые останки, найденные в могиле или гробу. Мюриель заскрежетала зубами. Она должна думать сейчас, думать так напряженно, как никогда в жизни не думала прежде. Но могла ли она в такой ситуации думать?
Карел принял решение. Вправе ли она изменить его? Привилегия, на которую она заявила свои права, могла ли она отказать в ней Карелу — уйти когда и как он захочет? У него были свои причины, чтобы уйти, причины, возможно, еще более ужасные и непреодолимые, чем она могла представить. Она не могла взять на себя ответственность за то, чтобы насильно, из жалости, вернуть его к сознанию, которое он отверг и решил уничтожить. Не могла она таким образом поступить со своим отцом, с его авторитетом, его достоинством. Карела нельзя тащить за ноги назад к ненавистной жизни. Она не могла в этот последний момент присвоить себе такую власть над ним.
И все же она обладала такой властью и не могла отрицать этого, властью над жизнью и смертью. Сейчас и еще некоторое время она сможет решать — жить ли ему. Не следует ли ей забыть, кто он, и просто спасти его? Но она не могла забыть, кто он. Не вернуть ли ему снова свободу выбора? Он мог бы принять решение снова, она же не приговорит его к жизни. Он всегда делал что хотел. Следует ли ей поступить ему наперекор сейчас? Как она могла решиться на такую ужасную вещь, когда сама потрясена и больна сейчас, больна от близости смерти, смерти, которая овладевает Карелом, медленно уносит его и которую она могла бы остановить, если бы захотела, своим криком?
Мюриель села и положила голову на стол. Музыка продолжала играть, легкая, воздушная, чистая и немилосердно прекрасная. Музыка лилась как будто из иного мира, где не было ни болезни, ни смерти. А здесь, в комнате, раздавалось дыхание Карела, гортанное и равномерное, словно тихий, погруженный в себя разговор. Мюриель подумала: «Если я ничего не предприму, то эти звуки скоро кончатся, немного погодя они просто прекратятся, раздастся последний вздох — и больше ничего». Машинально она стала считать. Затем подумала: «Дыхание, биение сердца всех людей сочтены. Моя жизнь так же конечна, как и его». Размышляла ли она и приняла ли какое-то решение? Нет, мысли не могли сейчас помочь. Никогда еще она не ощущала такого полного и абсолютного отсутствия Бога. Она была одна, ей не на что было опереться и некуда обратиться.