Время ангелов

Мердок Айрис

Юджин проснулся и обнаружил, что зарыл лицо в подушку. Он пытался удержать в памяти конец сна и мельком увидел залитый солнцем луг, веранду загородного дома под Петербургом, затем они пропали. Даже это стерлось из его памяти, хотя он вспомнил их секундой раньше. Он знал, что сон как-то связан с его английской гувернанткой, мисс Элисон, но не мог припомнить ничего из того, что произошло во сне. Мисс Элисон всегда присутствовала в доме. Чопорное создание, она передвигалась очень медленно и тихонько вскрикивала, если происходило что-то неожиданное: прыгала ли собака, выбегал ли откуда-то ребенок. Он стал разговаривать по-английски с мисс Элисон, как только научился говорить. Она учила его английским детским стишкам, которые напевала ему высоким тонким голосом,

отбивая ритм пальцем. И она ввела его как-то в новый мир недоумения и страха, когда он однажды застал ее неудержимо рыдающей в своей комнате. Он впервые увидел, как плачет взрослый человек. Раньше он вообще не думал, что взрослые могут плакать, не говоря уже о том, чтобы плакать таким образом. Он тогда тоже в ужасе громко зарыдал. Если взрослые могут так плакать, значит, нет покоя в мире. В тот момент он не думал о причине ее слез. Возможно, она просто испытывала тоску по дому и одиночество, маленькая потерянная английская леди в грубом чужом мире, который едва ли замечал ее. Она немного говорила по-французски, но так и не выучила русского. Она сопровождала семью во время их бегства в Ригу, а там села на корабль, отправляющийся в Англию. Возможно ли, что она еще жива? Юджин никогда не имел ни малейшего представления о ее возрасте. Ей могло быть двадцать, тридцать, сорок… Скорее всего, она умерла.

Юджин встал и включил свет. Опять он опоздал. Так трудно просыпаться зимой. Он быстро оделся. Когда одевался, его взгляд упал на расписную русскую шкатулку, стоявшую на столе. Шкатулка имела какое-то отношение ко сну, с ней было связано что-то очень печальное, заставившее его плакать, но он все еще не мог припомнить, что именно. Он пристально смотрел на шкатулку, напрягая свой ум, рассеянный и восприимчивый, но ничего не мог вспомнить. Затем перевел взгляд на икону и улыбнулся. Он очень ясно увидел маленькую овальную картину — икону в комнате матери в Петербурге. Тогда она находилась в тяжелой черной деревянной раме, оттененной золоченым прямоугольником. Под рамой находился рожок для лампы, но мать Юджина, чья набожность смягчалась любовью к objets d'art^[17], особенно принадлежащим ее семье, никогда не позволяла зажигать лампу, чтобы дым не испортил икону. Вместе с образом иконы в тяжелой темной раме явилось смутное видение матери, мягкой и нежной как голубка. Ее пушистые светлые волосы заколоты в высокую корону, тонкое серое платье, или это халат, ниспадает небрежными складками, отбрасывая тень вокруг ног.

Это было чудо, что икона вернулась и что принесла ее Пэтти. Ему казалось, будто икона сама решила, как все выйдет. Она совершила таинственное путешествие, а теперь вернулась назад к нему. Ни он, ни Пэтти не имели ни малейшего представления, как она здесь оказалась. Пэтти просто нашла ее лежащей на столе в холле и прибежала отдать ему. В действительности Юджин и не хотел знать ничего больше. Это было счастливое предзнаменование.

Знаменательное появление Пэтти с иконой завершило собой круг его удач. Пэтти заставила его поверить в счастье. Юджин хорошо знал, как опасна бывает такая вера, и это было непривычно. Но он также знал, что милосердие счастья нисходит на тех, кто верит в него. Он был равнодушен к нему почти всю свою жизнь, не считал его возможным для себя. Ему казалось, что он использовал весь отпущенный ему жизнью запас счастья в детстве до шести лет. Теперь же он хотел счастливого будущего. И он видел, что Пэтти тоже хочет этого, и подозревал, что такое желание пришло к ней впервые. Вызвать у другого человека желание счастья — огромная ответственность. Юджин относился к этому со всей серьезностью, но с легким сердцем. Он все больше ощущал уверенность, что они с Пэтти поженятся.

Не то чтобы Пэтти ответила что-то определенное, она, скорее, пришла в замешательство и попросила его подождать и не беспокоить ее. Она сказала: «Я не могу ответить да», но ее темные чуть красноватые глаза, говорили: «Да, да, да», и она не в состоянии была устоять и не прикоснуться к нему, чтобы снять ту боль, которую могли причинить ее

слова. Юджин верил ее глазам и ее рукам. Он и она были охвачены всепоглощающей тайной любви. Пока ничего определенного не было сказано, однако Юджин с каждым днем все более и более ощущал приближение Пэтти. Как медленно опускаемый груз, он чувствовал ее постоянно растущее доверие к нему. С каждым днем она открывалась все больше навстречу его любви.

Иногда ему казалось, что она чем-то обеспокоена и расстроена, он пытался помочь ей раскрыться, но она всегда замолкала. Юджин стал размышлять о Пэтти. Она сказала, что у нее нет истории, но разве такое возможно? Пытаясь вообразить себе худшее, он предположил, что она могла иметь незаконного ребенка, когда была очень молода. Или она просто не могла преодолеть сомнение — не испытывает ли он отвращение к цвету ее кожи. Каков бы ни был этот барьер, он жаждал узнать его, для того чтобы отмести силой своей любви. Между тем эта удрученность Пэтти делала ее еще более привлекательной в его глазах. Он лелеял ее робость, ее сомнения. Не то чтобы он был уверен в ее невинности, он видел ее невинность. Она была невинной, неоткрытой Америкой, прекрасным темным континентом.

Жизнерадостность, с которой он ожидал ее решение, помогала ему вести себя с ней со спокойной, исполненной любви добротой. Любовь сделала из него художника. Он покупал маленькие подарки, придумывал угощения. Уже много лет он не делал никого счастливым. Слишком долго он жил эгоистично и тешил себя мыслью, что эта тусклая простота — его заслуга. Лео был прав, ему следовало бороться за место в английском обществе. Он же считал себя человеком не от мира сего, и его сносило течением в бессмысленную изоляцию. Но если он попытается, то сможет наконец делать обычные вещи — он и Пэтти вместе.

Его счастье передавалось и ей, хотя она иногда, казалось, готова была нерешительно оттолкнуть его, но не могла полностью избежать его влияния. Теперь она часто пела и вела себя с ним непринужденно. С тактом, который он и в дальнейшем надеялся сохранить, он все еще подавлял в себе неистовые желания, которые часто ощущал. Ему бы хотелось схватить Пэтти, шлепнуть ее и посадить к себе на колени. Их физические контакты оставались как у влюбленных детей. Только изредка он позволял себе поцеловать ее по-настоящему или по-медвежьи крепко сжать в объятиях от восторга и радости.

Если годы отшельничества что-то и дали ему — это было особое свойство любви, которое он не решался назвать чистотой. Скорее, это похоже на новизну. Он ощущал себя мальчиком, влюбленным в первый раз. Юджин никогда по-настоящему не любил бедную Таню. Все его влюбленности остались в детстве, и до сегодняшнего дня ему казалось, что он больше не способен любить.

— Прошлой ночью мне приснилась моя английская гувернантка. Ее звали мисс Элисон.

— Ты любил ее?

— О да, я всех любил, как обычно делают дети.

— Некоторые из них.

— А тебе что приснилось прошлой ночью, Пэтти?

— Я никогда не вижу снов. Что происходило в твоем сне?

— Не могу припомнить. Кажется, это было в нашем загородном доме.

— Как назывался этот дом? Ты говорил мне.

— Он назывался Белая Долина. По-английски это White Clen или White Clade. Его так прозвали из-за берез. Видишь ли, у берез белые стволы.

— Я знаю, что у берез белые стволы, глупый! В Англии есть березы.

— Разве? Да, наверное, есть. Но я не помню, чтобы видел их в Англии. О Пэтти, ты же еще не уходишь?

— Я должна идти, а то опоздаю за покупками.

— Ты получила сахарную мышку?

— Она запрыгнула мне в карман. Может, мне надеть мои новые сапожки?

— Да, конечно. В них ты выглядишь как русская.

— Они немного узковаты. Что, если они станут по дороге тереть?

— Вот еще забота! Ты наденешь свои новые сапожки, как храбрая девочка.

— Я ненадолго.

— Осторожно переходи дороги. Купи мне что-нибудь вкусного.

— Пойдем со мной, помоги мне надеть сапожки. Пэтти и Юджин вышли в кухню. Пэтти выглядела счастливее, чем обычно, и они много смеялись.