Время кобольда
Шрифт:
– Тебе не кажется, что ты мне должен пару объяснений?
Интересно, она тоже кот в коробке? Что я увижу, неосторожно сдвинув крышку? Хочется отрезать себе руки, чтобы нидайбог.
– Настасья, ты счастлива?
– Интересная попытка сменить тему разговора. А как ты думаешь, пап? Я счастлива?
– Думаю, что счастливые люди не изучают психологию. Только те, кто ищет объяснение, почему они несчастны.
– Я не несчастна сейчас. Но это результат сознательных усилий и долгого труда. Стартовая позиция была не очень.
– Я такой плохой отец?
– Ты никакой отец. Извини. Это не претензия. Ты такой, какой есть. Ты никогда не обижал меня специально. Ты всегда желал мне добра – в твоём понимании такового. Ты не давил на меня и даже старался быть деликатным. Я люблю тебя. Но ты не умел быть отцом и до сих пор не научился. Михе тоже будет что рассказать психотерапевту, когда он вырастет.
– Я люблю его. И тебя.
– Я знаю. Никогда в этом не сомневалась. Но иногда хотелось видеть что-то кроме готовности за меня убить.
– Папа страшный и ужасный?..
– …Люди все боятся папу! – подхватила Настя.
Надо же, помнит. Этот стишок она сочинила, когда ей было десять. Теперь его обожает Миха. Наверное, я с самого начала был так себе родитель. Прошли те простые времена, когда от отца требовалось всего лишь отмудохать дубиной тигра.
– Если ты закончил с запоздалыми родительскими рефлексиями, может быть, объяснишь, что у нас делают актёры из Дорамы?
– Проблема в том, Настюх, что это не актёры…
Всё-таки у меня не только красивая, но и очень умная дочь. Она не стала переспрашивать и удивляться, а села и задумалась.
– Если они не актёры, то кто же тогда мы? – задала она именно тот, единственно правильный, вопрос.
Жаль, ответа на него у меня не нашлось.
***
На пробежке меня догнал мотоцикл. Винтажный, красивый, громкий, с коляской. Не разбираюсь в моделях, но сам по себе бензиновый двигатель сейчас способен разорить на одних налогах.
– Это мамкин, – небрежно бросил управляющий им Степан. – Она коляску привинтила, когда я родился.
Мотоцикл покатился рядом, приятно рокоча мотором на низких тонах. В коляске сидит, завесившись дрэдами, мрачная Отуба, сзади Степана пристроилась, небрежно свесив ноги на одну сторону, Джиу.
– Не слишком заметно? – спросил я её.
Девочка спрыгнула с мотоцикла и легко побежала рядом.
– В самый раз. Есть время прятаться, есть время блефовать. Пусть думает, что мы не боимся.
– Спрашивать, кто именно, нельзя?
– Ты знаешь ответ.
– Он звучит как хлопок одной ладони? – меня всегда бесит, когда начинают делать сложные лица и отвечают на вопросы аллегориями.
– Именно.
Она звонко хлопнула ладошкой по кожаному сидению:
– Езжайте, Стёп, работаем по плану.
Мотоцикл рыкнул, набрал скорость и укатил вдаль.
Мы с Джиу какое-то время бежали молча, почти касаясь локтями, и я не выдержал первым. Ещё одна пробежка похерена.
–Что тебе надо, странное ты создание? – спросил я, останавливаясь.
– Ты знаешь, что.
– Я работаю над этим.
– Чем больше ты тянешь, тем больше коробок откроется. Тебе не жалко бедных пушистых котиков? – она сложила руки кошачьими лапками, прижала их к груди и сделала жалостные глазки.
Вышло очень трогательно.
– Чертовски жалко, – вздохнул я, – да и надоело смертельно.
– В том то и дело, что смертельно. В том-то и дело.
На этой оптимистической ноте мы расстались. Джиу пошла «работать по плану», каким бы он ни был, а меня ждал очередной сеанс мозголомки.
Как бы Наблюдателю так извернуться, чтобы вообще никаких коробок не открывать?
***
– Помоги открыть! – бросил мне Микульчик. – Не видишь, заело!
У капсулы надрывается тревожный зуммер, панель пылает красным, на ней скачут какие-то цифры. Даже мне понятно, что так быть не должно.
– Да быстрее же!
Наверное, это должны делать какие-то специальные люди, но, когда взвыл сигнал, мы с Микульчиком шли по коридору мимо.
– Блокировка, блокировка, да чёртова блокировка же… – приговаривает доктор, стуча маленьким кулачком по кнопке аварийного открывания.
Я же просто берусь за ручку, приседаю и со всей дури тяну вверх. Раздаётся хруст, щелчок, крышка поднимается. Иногда удобно быть тупым, но сильным.
Худая, почти безгрудая чернокожая женщина лежит в мягком силиконовом чреве. Она обнажена, лицо её безжизненно, ключицы и кости таза выпирают, в руки вживлены системы питания, лобок закрыт системой выведения. Она как будто шевелится, но это работают контактный миостимулятор и противопролежневый массажёр.
– Вытаскивай, вытаскивай! – суетится Микульчик.
Подхватываю лёгкое тело, осторожно вынимая из капсулы. Оно упругое, неподатливое и холодное. На мой немедицинский взгляд, мертвее мёртвого. Микульчик торопливо отсоединяет трубки, обрывает с кожи датчики, я кладу женщину на процедурный стол.
– Какого чёрта сигнал сработал только сейчас? – восклицает доктор. – Она ведь…
Но тут прибежал младший медперсонал и перехватил инициативу. Началась суета, крики, выяснения кто виноват, – но реанимационными мероприятиями никто заниматься не стал. Я не ошибся, она умерла. Этот котик вышел из суперпозиции неудачно.
– Пойдём, – сказал расстроенно Микульчик, – медицина здесь бессильна.
– А откуда тут негритянка? – спросил я в коридоре. – И, кстати, не дофига ли капсул? В одном этом помещении их больше, чем было вообще?
– Вопросы, вопросы… Забудь, что ты это видел.
– Микульчик, ты ж меня знаешь.
– Да, ты заноза в жопе ещё та. Поднимись потом на крышу, расскажу, что могу.
***
– Антон, давайте поговорим о том, как сказалась смерть родителей на вашей взрослой жизни.