Время кобольда
Шрифт:
– Но… – растерялся Стасик. – А как же…
– А что тут ловить-то? – удивился я. – Кровати ваши? Тумбочки? Всё это есть и там. А чего нет – притащим. Один хрен делать нечего, чего б не размяться?
– Кэп-сама деро говорит!
Стасик мнётся и отводит глаза. Потом решается.
– Я покажу.
В своей комнате он, кряхтя, отодвинул шкаф от стены. Смотрит укоризненно, но я не собираюсь ему помогать. Мало ли что он задумал.
В стене выбрана неровная ниша глубиной в два кирпича.
– Вот ты сраный граф Монте-Кристо!
Стасик выдалбливал острой железкой раствор и вынимал кирпич за кирпичом. Достиг немногого, но даже такой результат внушает уважение. И не побоялся же маникюр испортить!
Тут же лежит инструмент – обмотанный изолентой обломок ножовочного полотна.
– Ах ты воришка! – возмутилась Натаха.
– Это общественная необходимость!
– Попытка выкопать себе нору не тянет на общественное деяние, – возразил я.
– Это не нора, а выход!
– Тупо, – презрительно сказала Сэкиль.
– Погоди, Сека. А правда, что будет, если сломать стену?
Все задумались.
– Мы выйдем отсюда! Выйдем на свободу! – убеждённо заявил Стасик.
– Заткнись… – оборвала его Натаха. – Какую, в задницу, свободу… Ты правда думаешь, что всё так просто?
Я пытаюсь мысленно визуализировать план этажа. Выходит, что действительно эта стена относительно него наружная. Если предполагать, что какая-то «наружа» вообще существует.
– Вот проковырял ты, допустим, дырку. А дальше что? Прыгать с парашютом из трусов?
– А с чего ты взял, что этаж высоко?
Все снова задумались. То, что по лестнице можно спуститься так же, как и подняться, ни о чём, по большому счету, не говорит. Потому что если спускаться достаточно долго, то спустишься обратно на свой этаж, как по лестнице Эшера. Тут вообще всё такое… Эшерское.
– Я бы проковыряра и грянура. Одним гразком, – вздохнула Сэкиль. – Интересно зе…
У запасливой Натахи нашлось ещё несколько железяк, и мы вгрызлись в стену, как шахтёры-стахановцы. Скоблим, долбим, ковыряем раствор. Расшатываем и выколачиваем кирпич. Если не идёт – забиваем в щель деревянный клин и поливаем водой. Пока долбим другой, разбухшая древесина отламывает этот. Продуктивность метода не высока, но какой толщины вообще может быть эта стена? Три кирпича? Четыре?
Оказалось – шесть. Очень капитальная стенка. Выдернутый кирпич полетел на пол, а мы столкнулись бошками у квадратной дырки.
Воздухом свободы оттуда не веет. Ничем особо не веет. Темно. Какое-то помещение. Фонарик выхватывает лучом только стену напротив.
– Пахнет… Как тут, – разочарованно принюхалась Натаха. – Ну что, доламываем? Если вынуть кирпичей семь-восемь, то можно запихать туда Сэкиль, она тощая.
– Я стройная. В отрисие от некоторых. Но не надо меня запихивать. Подоздите, я сейсяс.
Азиатка выбежала из комнаты и унеслась по коридору в сторону душевой. Мы с Натахой переглянулись и пожали плечами. Стасик так и торчит у дырки.
– Свет! Там свет! – закричал он, отпрыгнув.
Споткнулся о разбросанные кирпичи, сел с размаху на жопу. В отверстие посветили снаружи фонариком.
– Привет, дятры! – сказала Сэкиль. – А вы думари, всё так просто?
– Как ты догадалась? – спросил я её, когда мы собрались в нежилой комнате. В другом конце коридора, последняя, торцевая.
Если разобрать стену, то можно бегать кругами. По совершенно прямому на вид коридору.
– Это зе пространство Пенроуза. Инасе и быть не могро.
***
На бывшем «горячем», а теперь чуть тёплом этаже Натаха облазила всё – простучала трубы, начертила на вздувшейся штукатурке схемы, долго вникала в логику. Пар всё ещё идёт, на сооружённом из обломков постаменте разогревается еда. Но я без всяких схем и чертежей вижу, что давление упало сильнее.
– Помыться можно тут!
Из косо торчащего обломка тонкой трубы потекла вода, как только Натаха повернула вентиль.
– Советую поторопиться, пока горячая!
– Ура насей Натасе! – Сэкиль, не смущаясь, сбросила одежду и начала намыливаться под тонкой струёй воды. – Мне так этого не хватаро!
Натаха, поколебавшись, последовала её примеру. Я, зная, как она стесняется своего тела, отвернулся.
Когда настала моя очередь, вода уже еле тёплая. Мы постирали бельё, повесили на горячую трубу сохнуть, улеглись на притащенную с нашего этажа кровать.
– Секиль, ты же что-то поняла, да? – спросил я.
– Скорее, вспомнира, – вздохнула азиатка. – Сто-то меняесся, Кэп-сама. Я борьше и борьше вспоминаю.
– Не мни сиськи, Сека. Говори уже, – мрачно сказала Натаха. – Хотя чую, что ничего приятного не услышу.
– Когда-то это быро моей работой. Проектирование топорогии пространства в метрике Пенроуза.
– Что за Пенроуз такой?
– Математик. Он занимарся квантовыми эффектами сознания. Доказар, сто активность мозга — это сусественно квантовый процесс, явряюссийся «объективной редукцией» квантовых состояний пространства-времени.
– Ничего не понял.
– Коррапс ворновой функсии как средствие выбора, соверсаемого субъектом, – вздохнула она.
– Понятнее не стало.
– Невазно. Он есё известен как создатель «невозмозных фигур».
– А не Эшер разве? – проявил я внезапно всплывший огрызок эрудиции.
– Эсер рисовар фигуры Пенроуза. Невозмозный треугорьник. Невозмозный куб. Рестница Эсера – на самом дере рестница Пенроуза.
– Эшер мне почему-то больше знаком.
– Он худозник. Пенроуз – математик. Мало кто знает математиков.