Время кобольда
Шрифт:
Я достал набор, разложил его на прикроватном столике и, вытащив из кобуры пистолет, занялся делом. Вытащил магазин, передёрнул затвор, щелкнул спуском, снял ствольную коробку, вытащил пружину…
Натаха и Сэкиль смотрели на это завороженно.
– А ситать ты сто, не будес?
– Кэп, тебе что, неинтересно?
– Мне страшно, Натах.
– Чего ты боишься?
– Того, что там написано. Когда я это прочитаю, всё изменится, и я уже не смогу это изменение отменить.
– Мозно, кэп? – спросила Сэкиль, протянув руку к толстому блокноту.
Я только плечами пожал – откуда мне знать, что можно, а что нет?
Она взяла и раскрыла. Перевернула несколько листов.
– Это не ты писар. Вот эту бумазку, – она тряхнула склеенной летописью, – ты. А это – нет.
– Это писала мать, – сказал я почти спокойно, – она всегда записывала свои наблюдения. И всегда запрещала мне читать. Я даже сейчас не могу.
– Ой, прости. Я не знара, – она потянулась положить тетрадь на место.
– Читай, если хочешь, – остановил я, – тебе-то не запретили.
***
Пистолет можно чистить долго, но не бесконечно. Я собрал его, окончательно протёр тряпочкой от масла, вставил магазин и, убрав оружие в кобуру, взял со стола рукопись. Взял с чувством, с которым берут в руки гранату. Пока она лежит – это просто круглая железная хрень. Но стоит вынуть чеку – и с этим надо будет срочно что-то делать.
– Надо зе, – сказала Сэкиль, увлечённо читающая плотно заполненную мелким и аккуратным маминым почерком книгу, – мы корреги.
– В каком смысле?
– Они работари на Институт Обсефизисесских Пробрем. Занимарись рокарьными территориями. Наверняка я ситара их работы.
– Я даже этого не знал. Они постоянно были в командировках, но я думал, что это какое-то торгпредство. Впрочем, мне было десять, когда они погибли, а потом рассказать о них стало некому.
– Они погибри в Центрарьной Африке, да?
– Откуда ты знаешь?
– Там пропара экпедисия Института. Узасная трагедия.
– А что они делали в Африке?
– Иссредовари Ваканду.
– Это страна из комиксов?
– Просто рокарьная террритория. Надо же быро её как-то назвать?
– А что это за «локальные территории», Сека? – спросила Натаха.
– Это неориентированные пространства Пенроуза, в которые замкнуты насеренные пункты. Там зивут обысьные рюди, они дазе не знают, что это рокарьная территория, для них всё обысьно. Странности торько дря внеснего набрюдатеря.
– А откуда они берутся?
– Вот представь себе, Натаса: есть, допустим, город. На него нападают враги. Это дря города – как смерть для серовека. Дря внеснего набрюдатеря он умер, его борьсе нет. Он остарся в своём временном отрезке, там он сусествует, как всегда. Так зе, как мертвый серовек. Мы не мозем вернуться во временной оси назад и посетить этот город, насе время относитерьно него ринейно. Это понятно?
– Пока – да. Ну, кроме странной концепции, что мёртвые где-то там живы. Звучит умно, но представить не могу.
– А ты мозес представить, сто все есть, а тебя нет?
Натаха глубоко задумалась.
– Знаешь, – сказала она неуверенно, – когда ты вот так говоришь… Умом понимаю. Представить – не получается. Я же всё представляю как бы изнутри себя, как будто я на это смотрю. Но меня же нет – как я могу это видеть?
– Мы мозем думать только в ринейном времени и пространстве. Наса горова так устроена. Природа дала нам горову не для того, стобы ей думать о топорогии, а стобы искать еду и убезать от хисьника. Для этого нузно оперировать в топорогии Евкрида: время, расстояние, ускорение, траектория бросенного камня, прызок на дерево.
– Так что там с городом, – перебил их я, – не уходите в философию.
– Помните регенду о граде Китезе?
– Это где монголы пришли к городу, а он то ли в озеро погрузился, то ли в небо вознёсся, то ли просто исчез? И только праведник может его увидеть и войти?
– Да, да, Натаса, правирьно! Это и есть рокарьное пространство Пенроуза. Оно возникает, когда находится серовек, способный разорвать ринейность. Когда город преврасяется в рокарьную территорию, тот, кто это сдерар, становится Хозяином Места. Оно как бы сясть его, а он сясть города. То, сто произосро с местом, произосро в его горове, понимаете?
– Мало ли что у кого в голове происходит!
– Нет, Натаса. Ты неправа. Всё происходит в горове! Вообсе всё! Мир явряется консенсусом набрюдатерей, который мы называем реарьностью. Хозяева Мест создают собственную реарьность и становятся якорем и мостом. Якорем, который удерзивает пространство Пенроуза, и мостом, который его соединяет с ринейной метрикой.
– Ты, Сека, либо чересчур умная, либо несёшь херню, – грустно сказала Натаха. – Но я слишком тупая, чтобы отличить одно от другого.
Я, чувствуя, что открываю то ли пресловутый ящик Шрёдингера, то ли шкатулку Пандоры, развернул склеенный лист. Да, это, вне всякого сомнения, писал я. И с первых же строк вспомнил, как я это писал. И почему. И зачем.
***
«Придётся, наверное, завести себе вот такую «внешнюю память». С каждым циклом я что-то забываю. Это отвратительное ощущение. Наверное, самое отвратительное из всех здешних ощущений. Хотя, если я всё забуду, это, может быть, даже к лучшему? Может, меня тогда не будет так разрывать от безумия происходящего?
Итак, цикл. С утра они не помнят, кто я. «О боже, дорогой, откуда тут взялся этот человек? – Не знаю, дорогая. Не волнуйся, я разберусь!»
О да, папа, ты разберешься. Ты умел «решать вопросы». Наверное поэтому вы
помните всё, кроме меня.
Это первая фаза. Потом, как и положено – отторжение. «Не знаю, кто ты, но ты не можешь быть нашим сыном. Нашему сыну десять лет, и он… Кстати, дорогой, а где он?»