Время кобольда
Шрифт:
– Она мне снится, пап. Часто. А тебе?
– Я не вижу снов. Уже давно.
– Это, наверное, скучно. Я всё время вижу.
– И что тебе снится?
– Всякое. Но я люблю, когда мама. Она говорит, что любит меня, и хочет вернуться, но почему-то не может. Это же не на самом деле, да?
– Нет, наверное. Но она и правда тебя любит и вернулась бы, если б могла.
– Ой, смотри, смотри, они всё-таки решили идти в тот подвал! – переключился на Дораму Миха.
Вполне возможно, что где-то там, непонятно где, действительно бродят сейчас по тёмному подвалу одинокие дети. Жаль, что я не могу забрать их сюда. Я бы всех забрал, у нас много места.
***
– Нетта, солнце, ты дуешься на меня, что ли?
Тишина.
– Нетта, ну хватит, что за детский сад.
Проекция появилась, но сидит и смотрит мимо. Действительно, обижается.
– Твоё здоровье, любимая моя галлюцинация! – я отсалютовал ей стаканом.
Наконец-то настал вечер, и я могу выпить. Ожидание этого момента даёт мне силы пережить день.
– А если бы я и правда была галлюцинацией?
– Давно уже не вижу принципиальной разницы, – я рассеянно погладил кота, которого у меня нет.
За эти годы я так к нему привык, что почти чувствую мягкую шерсть ладонью. Может быть, однажды смогу потрепать по волосам Нетту. У неё такие красивые волосы!
– Я так давно не вижу снов, что заслужил право на галлюцинации. Иначе реальности становится больше, чем я могу вынести. Я просто столько не выпью.
– Поверь мне, нереальность ничуть не лучше. Имей это в виду, когда тебе предложат выбор.
– Нетта, радость моя, может, хотя бы ты не будешь напускать словесный туман? Я привык, что все вокруг ничего не хотят мне рассказывать. Клюся – потому что у неё какие-то замещения и компенсации. Настасья – потому что я отец, и ничего не понимаю. Лайса – потому что у неё служебные тайны. Ребята – потому что я директор. Микульчик – потому что он жопа с ручкой. Один Миха рад всё рассказать, но ему пока нечего. С людьми всегда сложно, я знаю. Но ты, красота ненаглядная, почему хвостом крутишь? Откуда между нами-то секреты?
– Я боюсь, Антон. Мы с тобой сейчас как кот в коробке у Шрёдингера. Мы уже или живы, или мертвы, но не узнаем этого, пока она не откроется. И каждый сделанный мной шаг тебе навстречу, разрушает эту суперпозицию.
– Эй, – я допил стакан и налил новый.
У меня впереди целых два стакана, и это прекрасно. Не так прекрасно, как когда впереди три, но лучше, чем когда останется один. Четвёртый я себе пока не разрешаю. Надо оставлять пространство для роста.
– Я не понял аллегории. Если мы внутри коробки, то мы уж точно знаем, живы или нет. Это Шрёдингер пока не в курсе, нужно ли ему покупать кошачий корм.
– Нет, Антон. Факт смерти нельзя наблюдать изнутри неё. Суперпозицию может разрушить только внешний наблюдатель.
– Это для меня слишком сложно, прости, – признал я, попытавшись осмыслить концепцию. – Я не очень умный, ты знаешь.
– Тот, кто умер, никогда не знает об этом.
– Ну ещё бы, его ведь нет. А значит, и знать некому. Но ведь тот, кто не умер, знает это про себя точно! А значит, если есть кому задаться вопросом «Жив ли я?», то это уже готовый положительный ответ. Когито эрго сум и всё такое.
– Смерть – лишь точка на оси времени, за которой тебя нет для Наблюдателя. Момент решения, что коробку пора открыть. В этот момент суперпозиция коллапсирует, хотя Шрёдингер ещё не знает, идти за кормом или за лопатой.
– Нетта, мне стыдно… Вру, не стыдно. Но я чем дальше, тем меньше понимаю.
Второй стакан подходит к концу. Глоток-другой, и всё. Останется один. Это небольшие стаканы, со льдом туда входит сто граммов. Но если класть меньше льда… Нет, это неспортивно.
– Для внешнего наблюдателя время кота линейно. Поэтому он может констатировать его смерть.
– Это я понимаю! – обрадовался я.
– Но для кота это не так. Смерть – внешнее по отношению к нему событие.
– Этого я не понимаю, – я снова расстроился.
Тем более, что в стакане остался только подтаявший лёд. Ничего, впереди ещё один. И он последний. Да, чёрт побери, последний! Впрочем, льда стало меньше, а значит, последний стакан чуть полнее предыдущего. Следующий был бы ещё полнее. Но его не будет. Не будет, я сказал!
– Время и похоже, и не похоже на дорогу.
– Звучит как загадка Безумного Шляпника: «Why is a raven like a writing desk?».
– Если ты проезжаешь на машине через город, то для тебя он начался, какое-то время был, потом закончился. Этим время похоже на дорогу – так человек рядом с тобой родился, жил и умер. Но то, что ты проехал через город, не значит, что его не стало.
– Но в город я могу вернуться!
– А вот этим время не похоже на дорогу. Будучи наблюдателем, мы едем по ней всегда в одну сторону. Но будучи наблюдаемым, не едем вообще. Кстати, ответ на загадку Шляпника – crowquill. Писчее – и одновременно воронье перо. Инструмент фиксации наблюдения наблюдателя, орудие массового разрушения суперпозиций.
– Нетта, но, если смерти нет, то чего ты боишься?
– Что ты для меня или я для тебя станем Наблюдателем. Я хочу остаться с тобой в коробке.
Третий стакан всегда хочет быть не последним. В этом его – и моя – проблема. Однажды это случится.
Но ещё не сегодня.
Глава 25. Кэп
If I wasn’t real, I shouldn’t be able to cry.Lewis Caroll. Through the looking-glass
_______________________________
– Есё по стакансику, Кэп-сама? Кампай!
– Сека, ты уже накампалась в жопу.
– Настаса, я бы обидерась, но мне сейсяс сриском хоросо. Поэтому я тебя сейсяс рюбрю. И Кэп-сама рюбрю. Кампай!
– Кэп, да скажи ты ей! Плохо же будет.
– Отложи ей бутылку пива на опохмел и отстань. Имеет право.
– Натаса, ты знаес, сто он нас не рюбит? Он думает, что мёрвым рюбить нерьзя!
– Сека, ну что ты несёшь, дура ты пьяная? Тебе точно хватит.
– Нет, Натаса, не хватит! Кампай! Я тебя рюбрю! Ты хоросая зенсина. Некрасивая, но хоросая. Наверное, есри бы ты быра красивая, то стара прохая, как я. Красивые сясто зрые и нехоросые.