Время кобольда
Шрифт:
– Ну, Мих! Мы же договаривались!
– Но я же совсем капельку!
– Миха!
– Ладно, ладно, пап. Я больше не буду. Разве что иногда… – и со смехом увернулся от подзатыльника.
– Так что Нетта?
– Открыла Ксюше дверь. Она никак не могла, а Нетта влезла в окно и открыла изнутри. А ещё сказала, что пойдёт за Настей. Просила тебе передать, чтобы ты нашел её на берегу срочно. Но сначала ты спал, а потом я забыл. Ничего не случилось?
– Не знаю пока. Пойду, пожалуй, проверю.
–
– Если она попросит – обязательно.
– Спасибо, пап, ты самый лучший!
***
– Клюся, можно к тебе?
– Я не одета!
– Значит, нельзя?
– Значит, можно! Но хотя бы сделай вид, что не пялишься.
Клюся в трусах и майке на лямках. По бёдрам вьется кельтский орнамент наноскина, по плечам – абстрактный узор. Может быть, даже цветной. Мой выборочный дальтонизм окрасил только светящуюся оранжевую каплю люминесцентной серьги.
– Ты все равно пялишься.
– Разве наноскин не для этого?
– Защитный камуфляж. Все видят его и не видят меня. А ты смотришь на мои ляжки! Это неприлично, похотливый старик!
– Тьфу на тебя. Я по делу.
– Да уж кто бы сомневался. Перед ним роскошная молодая женщина фланирует в неглиже, а он, игнорируя её красу…
– Так пялюсь или игнорирую?
– Пялишься на ляжки, игнорируя меня.
– Клюся!
– И клюськаешь. Ладно, что тебе надо, кроме как облапать меня взглядом?
– Мне кажется, Настя в беде.
***
– Давай я уточню ещё раз – твоя галлюцинация явилась к твоему сыну в Дораме и сказала…
– Нетта – не галлюцинация. Ты её видела, Настя её видела, Миха её видел…
– Не обижайся, но ты фиктор. То есть, метаэксгибиционист – галлюцинируешь на публику. Иногда мне кажется, что я тоже «Эротическая фантазия Аспида номер два».
– Номер два?
– Номер один, разумеется, Нетта. Куда мне до неё… Так что ты от меня хочешь?
– Подежурь у капсулы. Подай сигнал на выход, если я не выйду сам.
– Говно вопрос. И да, я ничуточки за тебя не волнуюсь, не думай.
Однако наноскин на её руках (штаны она всё же надела) помрачнел и ушёл в готику.
***
На берегу Нетты нет. Следы босых ног на песке ведут в пещеру, где раньше был гроб Фигли, нашей самоназначенной покойницы.
Сейчас гроба нет, да и пещеры, в общем, тоже. Белая деревянная дверь с пластмассовой единичкой, прибитой бронзовыми обойными гвоздиками к полотну. Я нажал кнопку, противно зазуммерил электромеханический звонок, шаги, замок щёлкнул.
– Заходи, пап.
Настя посторонилась, пропуская меня в небольшую тёмную прихожую.
– Можешь не разуваться, Нетта всё равно песка натащила…
Нетта сидит в продавленном старом кресле, поджав под себя босые загорелые ноги. Рядом на тумбочке
– Здравствуй, Антон.
– Привет, Анюта. Не думал, что увидимся.
– Мы всё ещё кружим в ночи, и нас всё так же пожирает пламя. Но у нас с тобой прекрасная дочь.
– Самая лучшая. Хорошо, что ты её увидела. А это… – я показал на Нетту.
– Мы уже познакомились. И нет, я не ревную тебя к твоему одиночеству.
Нетта очень серьёзно и благодарно ей кивнула.
– Ты всё понимаешь, – сказала она, вставая. – Я сделаю чай.
– Сахар в шкафчике над столом, чай в жестяной банке со слонами, левую конфорку не зажигай, она сломана, ставь чайник на правую, – напутствовала её Анюта, и Нетта пошлепала босыми ногами в темноту коридора.
– А где Эдуард? – спросил я Настю.
– На кухне, болтает с Рыбаком. Присоединишься? – ответила вместо неё мать.
– Не знаю. А надо?
– Как хочешь.
– Как ты тут… – я хотел сказать «живёшь», но осёкся. Анюта, поняв моё затруднение, засмеялась. Тем самым хрустально-колокольчиковым смехом, от которого у меня всегда обмирало внутри.
– Живу, Антон. Оказалось, что смерти, и правда, нет, но от этого ничуть не легче.
Она отошла от окна, присела на тахту, и я смог разглядеть её. Выглядит ровесницей дочери – да они и есть ровесницы. Настя присела рядом, прислонилась к ней плечом. Похожи. Но не слишком. Анюта, пожалуй, красивее, подпортил я дочери генотип своим рылом.
– Надеюсь, Эдуард привёл тебя сюда не для того, чтобы просить руки и сердца у матери?
– Папа! Мы просто друзья!
Мы с Анютой рассмеялись синхронно, Настя было надулась, но потом засмеялась тоже. На целую секунду мне стало невообразимо хорошо, и за эту секунду я готов простить Эдуарду многое. Но не всё.
– Нет, Антон, – сказала Анюта, посерьёзнев, – он пришёл к Рыбаку. Настя только открыла ему дверь. Ведь это и её дверь, помнишь?
Я помнил.
***
Взгляд снизу пронзительно-синих, с тёмным ободком глаз, и вопрос, поставивший меня в тупик.
— Папа? Это ты?
Оказалось – я. И глаза у нашей дочери всё такие же синие.
– Зачем ему Рыбак?
– Спроси сам, если интересно, – отмахнулась Анюта.
– И как теперь у нас всё будет?
– У нас? – улыбнулась она. – У нас не будет ничего. Не вздумай вцепиться в меня снова! Дочь, вон, люби. Она прекрасная.
– Они хотели её забрать! – наябедничал я, кивая в сторону кухни.
– Это не Рыбак, а те, кто хотел сделать из неё новую нейку.
– Да что такое «нейка»?