Время неприкаянных
Шрифт:
С годами Катя и Софи прониклись ненавистью к отцу. Гамлиэль уже уехал к Болеку в Соединенные Штаты, и они знали о нем лишь то, что он сделал их мать несчастной, а потому вполне заслуживал изгнания. Им исполнилось пятнадцать лет, когда Колегг покончила с собой, наглотавшись снотворных таблеток. Дедушка с бабушкой убедили их, что ответственность за ее болезнь и смерть несет Гамлиэль. Он много раз пытался встретиться с ними — тщетно. Они не подходили к телефону, когда он звонил. Письма его возвращались нераспечатанными. Тогда, в свою очередь, он познал муки отчаяния, сомнений и угрызений. Бессонными ночами он спрашивал себя: в чем же была моя
Она унесла все объяснения в свою небесную тюрьму. Он ненадолго приехал в Париж, чтобы посидеть у ее могилы. Стал говорить с ней шепотом. Попросил у нее прощения. Сказал ей:
— Наверное, я любил тебя не с той силой, не с той страстью, как должен был. Я уже сам не знаю. Да, я ощущаю себя виновным, но в чем, не знаю. Я ощущаю себя таким виновным, что любить больше не смогу.
Он положил на могилу камень. Когда уходил, почувствовал вдруг, что расстался со своим собственным существом.
Бедная Колетт, жертва самой себя.
И Гамлиэль, несчастная жертва жертвы.
А потом появилась Ева.
Ева с ее понятиями о запретном. Какая история! Какой конец! Отчаянная любовь. И приводящая в отчаяние. Ослепляющая и унижающая. Для обоих? «Я приношу несчастье, — говорила она с полным, холодным, почти суеверным убеждением. И добавляла: „Тебе не надо меня любить. Сама же я сделаю все, чтобы не любить тебя“». Однажды она произнесла одну из излюбленных фраз Колетт: «Я это говорю ради твоего блага». Но в устах Евы это была не угроза, а, скорее, предостережение. «Когда имеешь дело со мной, — утверждала она, — любовь всегда несет в себе нечто пагубное, вредоносное». И все же. Каждый миг, проведенный с ней, когда они вдвоем слушали музыку, читали или просто садились в автобус, становился мгновением полноты жизни. Потом, совершенно неожиданно, на сцене возник Самаэль. Позже Гамлиэль спрашивал себя: его она тоже сделала несчастным? Да нет. Самаэль не мог быть ни счастливым, ни несчастным. Это он обрекал на несчастье других. Ева энергично и мужественно сопротивлялась, но в конечном счете уступила. Ева и Самаэль, Ева и Гамлиэль — неужели это одна и та же женщина?
Ради нее Гамлиэль был готов на все. Даже жениться на ней? Несмотря на воспоминание о неудаче с Колетт? И вновь отговаривала его сама Ева:
— К чему все портить, когда нам так хорошо? Разве брак сделает наше счастье более полным?
Он настаивал:
— Мы будем делать то же самое, но в другом положении, иным образом.
— Иным образом? Объясни.
Он не знал, как объяснить. И в любом случае в глазах людей, которые их знали, они были семейной парой. Никого из них не звали в гости поодиночке. Все, что происходило с одним, касалось и другого. Гамлиэль спросил у нее однажды:
— Сможем ли мы прожить так до самой смерти, если мы не женаты?
— Если записано на небесах, что мы должны прожить так до смерти, не имеет значения, соединились мы или нет узами официального или религиозного брака. Нужно уметь читать Небесную книгу, вот и все.
— А ты умеешь ее читать? — спросил он с вызовом.
— Писатель ты, а не я.
— Писатель пишет, чтобы читатель прочел. Ну же, давай. Читай.
— Но писатель должен уметь читать прежде, чем научиться писать.
Пусть будет так, подумал Гамлиэль. Зачем бороться, если так хочет
— Мы будем жить вместе, пока мы не женаты.
— С любовью?
— Нет, Гамлиэль. Без нее. — Быстро поцеловав его, она добавила: — Любовь еще не все, ты должен бы это знать.
— Продолжай.
— Над любовью и за ее пределами есть иное.
— И что же?
— Тайна.
— Что за тайна?
— Та, что дает человеку возможность превзойти себя как в Добре, так и во Зле.
Еще один поцелуй означал завершение разговора. Гамлиэль признал свое поражение — в спорах Ева была сильна. Она всегда одерживала верх, и это его не раздражало. Наоборот: когда он был с ней, его ничто не раздражало. Кроме того, слова «одержать верх» или «потерпеть поражение» были не уместны между ними. Рядом с Евой Гамлиэлю всегда приходилось выбирать самые точные выражения.
Чудесные дни, дивные ночи, полные открытий и взаимного изумления. Кто сказал, что нельзя быть счастливым среди этих громадин из камня, заполонивших Манхэттен? Прогулки по Бруклину, отдых в Центральном парке, музыкальные вечера на свежем воздухе, экскурсии в Кэтскилл. Познал бы он такое счастье с Колетт, если бы та сохранила разум и душевное равновесие? Неужели счастье, подобно человеку, обладает своим неповторимым лицом, вылепленным тем, кто создает его?
— Иногда ты где-то далеко от меня, рядом с неким призраком, — заметила однажды Ева. — Ты хоть еще видишь меня, ответь?
— Конечно, я тебя вижу. Даже в такие минуты я вижу только тебя.
— Невозможно. Нельзя видеть двоих одновременно, смотреть на них одним и тем же взглядом.
Она умолкла, чтобы поцеловать его, а потом спросила:
— Ты можешь произнести два слова одновременно?
— Могу.
— Докажи.
— Я могу сказать слово, в котором заключено другое. Есть слова, похожие на русские матрешки.
— Я и забыла: ты все время занят тем, что разбираешь эти самые русские матрешки.
— Не всегда. Я также занят тем, что смотрю на тебя.
— И какой ты меня видишь?
— Красивой. Очень красивой. Безупречно красивой красотой.
— И все?
— Почти.
— Что ты обо мне знаешь?
— Я уже сказал тебе: ты красивая.
— Но этого мало, чтобы выразить или определить человека, — заметила она, надувшись.
— Почему нет? Откуда это у тебя?
— Ну, не знаю. От людей.
— В таком случае поменяй людей.
— От жизни.
— Поменяй жизнь.
— От моего инстинкта.
— Ты плохо слушаешь. Нужно уметь слушать, очень хорошо слушать, чтобы любить. И наоборот: нужно любить, чтобы хорошо слушать.
— Прекрати!
— Я не сказал, что люблю тебя: я сказал только, что люблю красоту.
И они стали любить друг друга.
В другой раз Гамлиэль опять одержал верх в дискуссии, где их точки зрения оказались диаметрально противоположными. Ни один из них не повысил голоса, но спор едва не привел к непоправимому разрыву. Гамлиэль сидел на софе, голова Евы покоилась у него на коленях. Они обсуждали последние новости: разногласия между политиками, СПИД, феминизм, акции оппозиционеров… Потом они заговорили о профессии Гамлиэля. Ева ее ненавидела.