Время неприкаянных
Шрифт:
— Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись?
Однако в этом пункте ее муж проявил твердость. Но она сама больше никогда не называла его Гамлиэлем.
Недельное свадебное путешествие в Ниццу. Они отправились туда на машине — за рулем сидела Колетт. Молодожены съездили на день в Италию. На границе Колетт протянула таможеннику два паспорта — свой и мужа. И Гамлиэль вновь подумал: отныне я не апатрид. Отныне на меня не буду глядеть косо. Полицейские и таможенники вежливы со мной. Но ведь я не изменился. Я такой же, каким был. Когда Колетт спросила, счастлив ли он, ему не пришлось кривить душой — он ответил «да». Она часто задавала ему этот
Ненасытная собственница, Колетт была рабой своих пристрастий, прихотей, фобий. И приступов злобы или ярости. По утрам ему запрещались любые разговоры с ней, пока она не приведет в порядок лицо и прическу. По вечерам он был обязан думать только о ней. Лысые мужчины приводили ее в неистовство.
— Если ты лишишься волос, — повторяла она мужу, — я выставлю тебя за дверь.
То же отвращение к неопрятной бороде и плохо подстриженным волосам. И к детям, которые слишком громко кричат.
За год семейной жизни со всеми ее взлетами и падениями Гамлиэль не смог приспособиться к своему новому существованию. Он получал больше удовольствия, общаясь с друзьями-беженцами. Диего подтрунивал над ним:
— Неужели у тебя хватает времени и на нас?
Яша останавливал его:
— Брось, Диего. С Гамлиэлем мы никогда не разведемся.
В какой момент Гамлиэль понял, что поведение Колетт изменилось? Она быстрее выходила из себя, выкрикивала непристойности, начинала бить посуду из-за любого слова, любой гримасы. Когда Гамлиэль спрашивал, почему она так ведет себя, ответом было:
— Потому что ты меня больше не любишь.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что это правда.
— Откуда ты знаешь, что это правда?
— Потому что ты несчастлив.
Он пытался успокоить ее, утешить ласковым словом, жестом. Но постепенно понял тщетность своих усилий.
— Выслушай меня, малыш Петер, — сказала она ему однажды, — я хочу поговорить с тобой. И прошу тебя не перебивать. То, что я скажу, очень важно. Я любила тебя, я вышла за тебя по одной причине: мне хотелось подарить тебе счастье, которого лишила тебя жизнь. Очевидно, что я проиграла. Ты счастлив только со своими приятелями-апатридами. Они тебе куда дороже, чем я. Что ж, отправляйся к ним. Уходи из этого дома. Давай расстанемся. Чем скорее мы это сделаем, тем будет лучше для всех.
Ошеломленный Гамлиэль смотрел на нее, не понимая.
— Что с тобой? Ты разлюбила меня? Что же такого я сделал?
Она покачала головой:
— Нет, ты ничего не сказал и ничего не сделал. Ты именно что ничего не говоришь и не делаешь, если я тебя не подтолкну. И с меня хватит того, что мы живем здесь, как чужие. Убирайся.
Он сделал движение к двери. Она удержала его:
— Еще одно. Я хорошо знаю себя и хочу, чтобы ты это знал. Я предвижу, что произойдет во мне. На смену любви придет ненависть. Вот почему нам лучше расстаться.
Она безумна, подумал Гамлиэль. И сказал ей об этом. Она не стала возражать:
— Ты говоришь, что я безумна? Это вполне возможно. Безумная любовь вчера, безумная ненависть сегодня.
Внезапно она зашлась истерическим смехом.
— Хочешь, скажу тебе забавную вещь? Вчера я была у врача. Хочешь знать, что он мне сказал? Он сказал, что… что я… я беременна…
Приступ хохота продолжался у нее еще несколько долгих минут. Стоя у двери, Гамлиэль спрашивал
— Нет! Только не подходи! Убирайся с глаз моих и из моей жизни! Я не хочу больше тебя видеть! Вон отсюда, ничтожество!
Презрение было столь яростным, что у нее исказилось лицо.
За шесть недель до родов Колетт вновь заговорила о своей ненависти и отвращении к нему.
Все в ней горело зловещим, мрачным, мстительным огнем:
— Убирайся, исчезни как можно скорее, я тебя не выношу, ты мне омерзителен… — Но она тут же одернула себя: — Нет, оставайся. Вдали от меня ты будешь меньше страдать. Я хочу видеть, как ты страдаешь.
Она произвела на свет двойняшек.
В родильном доме путь Гамлиэлю преградила теща, словно сорвавшаяся с цепи и почти готовая пустить в ход силу:
— Вас больше не желают видеть, господин апатрид… Я всегда знала, что вы ничего не стоите. Моя дочь дала вам все, а вы сделали ее несчастной. Убирайтесь.
— Но как же маленькие? Я же их отец… — защищался ошеломленный Гамлиэль.
— Тем хуже для вас и для них. Скоро у них появится новый отец, я вам это гарантирую. Выйдите вон, иначе я позову на помощь. Вас прогонят отсюда поганой метлой.
Она безумна, подумал Гамлиэль. Безумна, как ее дочь.
Колетт заболела: ненависть пожирала ее. Как неизлечимый недуг. Она жила лишь для того, чтобы лелеять и растить ненависть к мужу. В отличие от своих родителей, развода она не желала:
— Мне нужно, чтобы он был рядом, я хочу видеть его муки.
И в конце концов ей удалось заразить своей ненавистью Катю и Софи. Хотя поначалу они любили отца так же, как он их, что приводило Колетт в ярость. Он гулял с ними в парке Монсо, рассказывал им истории о счастливых королях и несчастных принцах, объяснял, что у облаков есть собственный мир, а у деревьев — свой властелин. Он жил только ради них. Колетт могла делать и говорить, что угодно, он глотал все: один взгляд Кати, одна улыбка Софи помогали ему справиться с отчаянием, которое с каждым днем наваливалось тяжелее, душило сильнее. Потом все рухнуло. Двойняшки праздновали свой седьмой день рождения. В тот вечер Колетт, с растрепанными волосами и исказившимся лицом, в приступе бешенства накинулась на мужа с кулаками.
— Ты счастлив с двойняшками, но я тебе этого не позволю! С ними ты сама доброта, а со мной — эгоистичное, лицемерное чудовище! Я заболеваю от тебя! Прекрати… или я подам заявление в полицию… Скажу, что ты избиваешь меня и хочешь убить, что ты вбил себе в голову, будто дочери не твои, и жаждешь от них избавиться… Полицейские придут за тобой… У тебя отберут гражданство…
Неужели она способна на такую низость? Как бы там ни было, Гамлиэль не желал отдаляться от двойняшек. Тогда эти адские сцены стали повторяться все чаще и доходили уже до дикости. Хуже всего было то, что двойняшки больше не могли этого выносить и, поскольку были еще малы, не понимали, что в своем несчастье им следует винить мать. Вместо этого они начали злиться на отца. После многомесячного затяжного кризиса решение созрело само собой — разъехаться. С целью избежать даже подобия скандала Гамлиэль предложил развод, вина за который целиком ложилась бы на него. Все что угодно, лишь бы завершить этот плачевный период своей жизни. Однако Колетт была неумолима — никакого развода не будет.