Время возмездия
Шрифт:
Миклашевский, не принимая предложенного бурного темпа боя, умело уходил от француза. Передвигаясь назад и в сторону, мягко маневрировал, но так, чтобы не разрывать дальнюю дистанцию и давая возможность сопернику выкладываться, как говорят, на полную катушку. На ринге отход назад не есть отступление, а самый распространенный маневр, при умелом использовании дающий великолепные возможности для защиты. Это серии защитных движений корпусом, всевозможных отклонов, наклонов, нырков под летящий кулак противника, небольших поворотов в сторону, когда рука соперника стремительно пролетает мимо, буквально около желанной цели, в каких-то досадных сантиметрах.
А если еще учесть, что все эти защитные приемы Миклашевский делал на ходу, в постоянном перемещении по рингу, не разрывая дистанции, в опасной
Жак Пиляс, яростно колотя кулаками воздух, не мог понять причину своих бесконечных промахов, тем более что русский все время находился рядом, на дистанции вытянутой руки, и попасть в него, казалось, не составляло большого труда. Да еще этот русский, по его понятию, слабо отвечал, почти не наносил ответные удары, а больше защищался. Видимо, думал Жак, поединок с итальянцем окончательно его вымотал, и русский еле держится на ногах, все время работает на отходах, спасается за счет ног. Он, Жак, не мог толком понять: над кем смеются зрители и кому так бурно аплодируют. Пиляс не мог видеть себя со стороны, а если бы увидел, то не поверил бы, что смеются над ним, как смеются солдаты-ветераны над новичком, который взял в руки самый скорострельный автомат, а пули почему-то летят мимо цели, не попадая в нее, хотя она и находится на позорно близком расстоянии.
Время шло, но натиск француза не ослабевал, как рассчитывал Миклашевский, а становился все решительнее. Пиляс не был бы профессионалом и тем более чемпионом Франции, если бы не обладал не только физической силой и выносливостью, но и должным мастерством и упорством в достижении поставленной цели. Он работал руками, как хорошо налаженный и отрегулированный механизм, имеющий внутри мощный мотор и солидный запас горючего. Специалисты видели, что в основе его натиска, словно железный стержень, лежит четкая целенаправленность. Можно было не сомневаться, что все эти стихийные на первый взгляд серии ударов были тщательно продуманы и отработаны на мешке, на спарринг-партнерах, доведены в учебных поединках до автоматизма. Во многих жестоких поединках эти серии неизменно приносили успех. И лишь здесь, в Лейпциге, они почему-то не срабатывают. Утешало его только то, что, как казалось Пилясу, инициативу держит именно он и он диктует ход поединка. Ведет бой на своей коронной дальней дистанции.
В минутный перерыв Бунцоль, вытирая влажным полотенцем мокрое от пота лицо Миклашевского, советовал:
– Хватит играть, показывать свое мастерство в защите. Надо бить! Иди на сближение и бей! Нужно вырывать победу, а не ждать присуждения ее по очкам. Иди на сближение и бей!..
Миклашевский знал это и сам. Но как ни странно, именно эту, казалось бы, простую задачу не так-то просто было решить в ходе поединка. Пиляс сам великолепно чувствовал дистанцию и, используя длинные руки, умел держаться на своей коронной дальней, не подпуская к себе соперника. Огородился густым частоколом прямых ударов, пробить брешь в которых не так-то просто. Трижды Миклашевскому удавалось, перехитрив внимательного соперника, войти в среднюю дистанцию, но развить успех не представилось возможным, ибо Пиляс тут же отскакивал от русского, как резиновый мяч от стенки, и бурно осыпал его своими джэбами.
Оба боксера устали, лоснились от пота. Но ни тот ни другой не уступал и четко пресекал всякую попытку изменить ход поединка.
Несмотря на внешний бурный темп, специалисты видели и внутренний, как бы второй план поединка, – очерченный высоким мастерством и продуманной тактикой. Пиляс все так же стремительно наносил удары, почему-то не попадая в Миклашевского, а русский не мог войти не то что в ближнюю, но даже в среднюю дистанцию. В зале воцарилась странная тишина, и многочисленные зрители замерли на своих
Пиляс бросился в очередную атаку, а Миклашевский, словно он не на ринге, а в танцевальном зале, как бы вальсируя, вдруг сделал поворот на носочках и очутился сбоку соперника. Он провел знаменитый и трудноисполнимый в бою прием, получивший название «тур-де-вальс». Этот прием великолепно применял лишь Карпантье, знаменитый французский профессиональный боксер, ставший чемпионом мира. Им в свое время восхищался Макс Шмеллинг, и конечно же сейчас он был приятно изумлен, видя, что русский так четко исполнил этот прием. Все длилось считанные мгновения. Макс Шмеллинг подался вперед со своего кресла и, сжав кулак, чуть двинул им по воздуху, как бы желая провести свой знаменитый боковой хук. Именно таким ударом сейчас можно было сразить француза. Зрители затаили дыхание.
А на ринге Миклашевский, словно читая мысли Шмеллинга, без замаха провел боковой удар. Стремительно и четко. Кулак мелькнул в воздухе, словно вспышка черной молнии. Он не ударил со всего размаху, а лишь, как казалось со стороны, задел, чиркнул по открытому подбородку. В зале кто-то выразительно хмыкнул, кто-то неудовлетворенно ахнул, кто-то присвистнул: «И русский не попал! Такая редчайшая возможность и – промахнулся!» Француз, по обыкновению, отскочил, разрывая дистанцию. Шанс упущен. Но в следующую секунду произошло непонятное. Пиляс странно опустил свои руки, которые вдруг повисли как плети, а сам мягко закачался, мягко опустился сначала на колени, а потом растянулся на брезенте ринга. Удар, оказывается, достиг цели! По залу пронесся одобрительный гул. А судья оттолкнул Миклашевского, взмахнул рукой, открывая счет:
– Раз!.. Два!..Три!..
Пиляс лежал и не шевелился. Нокаут был глубоким. Отсчитав положенные десять секунд, судья, выкрикнув «аут!», поднял вверх руку Миклашевского.
Зал взорвался аплодисментами. Игорь посмотрел в сторону жюри и сквозь пот, застилавший глаза, видел, как знаменитый Макс что-то восторженно говорил соседу и, подняв руки над головой, хлопал в ладоши.
Поздно вечером, после официального закрытия боксерского турнира, Макс Шмеллинг устроил банкет. И довольно роскошный для военного времени. В театральном буфете были сдвинуты столы, и на роскошных блюдах саксонского фарфора, украшенных искусно вырезанными из свеклы розами, лежала весьма дефицитная тонко нарезанная копченая колбаса, янтарный сыр, шпик, ласкали взор зеленые соленые огурчики, горы салата, батарея пузатых бутылок со шнапсом, несколько посудин с красным рейнским вином. Перед каждым участником пиршества официанты поставили по чашке с горячим гороховым супом, тарелку с двумя поджаренными сосисками и тушеной капустой да по массивной стеклянной кружке с темным пенистым пивом.
Макс Шмеллинг, восхищенный мастерством русского боксера, усадил подле себя Миклашевского и сияющего Карла Бунцоля. Тренер искренне сожалел, что накануне финала поторопился и распил с членом жюри бутылку старого французского коньяка, которую долго хранил в своем чемодане, приберегая для торжественного случая. Как бы она сейчас пришлась к месту, как бы украсила стол! Тот, с кем он распивал коньяк, сидел вдалеке и оттуда с завистью поглядывал на Бунцоля и, чтобы выделиться, обратить на себя внимание, даже провозгласил тост в честь старого боксерского волка, который в молодости блестяще выступал здесь, в Лейпциге, и возвеличил славу германского спорта. Макс Шмеллинг поддержал тост, высказал свое восхищение мастерством Бунцоля, обнял и расцеловал его, а потом выпил до дна рюмку шнапса. Карл на радостях прослезился, шмыгал носом и в свою очередь произнес длинный тост в честь Макса Шмеллинга, самого великого и непобедимого немецкого бойца в кожаных перчатках, прославившего нацию, истинного арийца, верного сподвижника фюрера, человека с добрым сердцем и железными кулаками. Все повскакивали со своих мест и дружно стали скандировать: «Макс, хох-хох!» Шмеллинг, довольный, без рисовки, как должное, принял восхваления и стоя осушил свою рюмку.