Время возмездия
Шрифт:
День выдался не по-зимнему солнечный и ясный. По синему небу медленно двигались редкие бело-пеиные облака, чем-то похожие на взбитые сливки.
Ровное широкое шоссе, казалось, само стелилось под колеса машины. По обеим сторонам бежали ряды деревьев, посаженных по линейке. До Берлина оставалась сотня километров, и Старков стремился быстрее преодолеть их, чтобы успеть за сегодняшний день не только устроиться в столице, что не так просто сейчас, когда почти ежедневно Берлин подвергался массированным налетам авиации и многие кварталы превратились в руины, но и нанести несколько официальных и неофициальных визитов. Асфальтовая лента шоссе бежала через поселки, мимо чистеньких аккуратных домиков под крутыми черепичными крышами. Размышляя о своем, Старков чуть было не налетел
– На ту сторону проезд закрыт! – к машине уверенно подошел долговязый молодой ефрейтор из отряда фольксштурма.
Новая армейская форма на нем сидела мешковато, из широкого воротничка торчала тощая мальчишеская шея. На вид ему было не больше шестнадцати-семнадцати лет. Но держался он не по возрасту уверенно, гордый своим назначением и службой.
– Сворачивайте в тень, не демаскируйте военный объект!
«Военный объект» – это мост. Слева и справа, по обе стороны шоссе, под деревьями стояло с десяток автомашин. Вдали, за каналом, над железнодорожной станцией, стелился дым, в небе мелькали крошечные самолеты, гулко доносились взрывы бомб и торопливый грохот зенитных орудий. «Задержка может быть долгой», – подумал Старков и вслух резко произнес, обращаясь к безусому ефрейтору:
– Кто здесь старший? Позовите сюда!
Парень, лихо козырнув, побежал к дому на противоположной стороне. Вскоре он вернулся с кряжистым, неторопливым стариком в форме фельдфебеля. Старков воочию мог убедиться, что созданные и широко распропагандированные Геббельсом отряды фольксштурма состояли в основном из призывников семнадцати и шестнадцати лет и людей пожилого возраста.
Увидев за рулем штатского, фельдфебель нахмурился:
– Приказ для всех одинаковый!
Старков молча стянул с рук узкие замшевые перчатки и, вынув из кармана удостоверение контрразведки, протянул фельдфебелю. Тот, подслеповато щурясь, уставился на документ. Потом не спеша достал и водрузил себе на нос очки в жестяной оправе.
– О! Контрразведка… Он из контрразведки! – восхищенно зашептали мальчишки в солдатской форме.
Фельдфебель наконец разобрался, в чем дело. Вытянулся.
– Только там, – он махнул на ту сторону канала, – должен доложить вам, сейчас очень опасно… Вы сами видите, налет вражеской авиации…
– А на передовой, думаете, не опасно? – спросил, улыбаясь, Старков, поворачивая ключ зажигания.
Шлагбаум медленно поднялся, открывая проезд на мост. Старков, не оглядываясь, на полном ходу повел машину на ту сторону канала. С высокой насыпи он увидел, как пламя охватило здание станции, как горели вагоны. Сбавляя скорость, к пригородной станции приближался пассажирский экспресс. Разбомбив эшелоны, американские бомбардировщики – Старков по внешнему виду определил союзников – пошли на Берлин. Осталось лишь два самолета, и они, сделав разворот, атаковали приближающийся пассажирский поезд. Крупнокалиберные пули дырявили крыши вагонов, прошивая их насквозь. Над двумя вагонами вспыхнуло пламя…
Старков, свернув с шоссе, спешил миновать опасное место. Берлин был почти рядом. Над городом густой пеленой висела серая мгла, закрывая солнце. Замелькали светофоры. Увеличился поток машин. То там, то здесь виднелись следы бомбежек. У перекрестка вынужденная остановка: дорогу преградил опрокинувшийся трамвай. Два тяжелых грузовика и трактор, подцепив трамвай тросами, стягивали его с проезжей части. Находясь в Париже, Старков даже и не представлял, что жизнь в столице Третьего рейха все больше становилась похожей на кошмарный сон. Огромный город чуть ли не каждую ночь вздрагивал от ударов авиации Советской Армии и союзников. Разбитые витрины и окна темными провалами пустых глазниц уныло смотрели на улицы, еще совсем недавно щеголявшие знаменитой немецкой чистотой. Команды истощенных военнопленных и угнанных на работу мирных людей, с нашивками «Ост» на груди, лениво разбирали завалы, очищали проходы. И все же разрушений
Около моста у станции метро Старков притормозил машину. Неподалеку от входа в метро стоял старый газетный киоск. Выйдя из машины, к нему и направился Старков. На стенках киоска висели различные рекламы и объявления, обложки журналов с полуобнаженными девицами и солдатами, большой плакат, на котором изображен человек в темных очках и шляпе, с поднятым воротником пальто, поднесший палец ко рту. «Тс-с! – предупреждала надпись. – Молчи! Тебя может подслушать вражеский шпион!» Внешне киоск не изменился, ничего подозрительного. Но, присмотревшись, Старков сразу же обратил внимание на одну деталь и замедлил шаги: обложки журналов, рекламы и объявления, разноформатные сами по себе, не составляли единую условную прямую линию. Нарушена была и композиция расположения материалов. Сразу два предупредительных условных знака. Они еще издали как бы кричали: не подходи, опасность!
И в киоске не было ни знакомой фигуры тощего и добродушного Ганса, с черной повязкой на глазу, ни его жены Эрики, женщины грузной, приветливой, которая иногда подменяла мужа. Они появились в Берлине задолго до начала войны. Старков не знал их настоящих имен, знал только, что они люто ненавидят фашизм и что у них есть единственный сын, который находится в концлагере… Два года назад Старков часто бывал в Берлине, приходил сюда и, покупая газеты, передавал бумажную марку, сложенную вчетверо. Ганс приветливо кивал головой, брал марку. В деньги Старков заранее заворачивал коротенькую папиросную бумажку со столбцами цифр. У Ганса имелась связь с радистом. А может быть, на ключе работал кто-то из них, Ганс или его Эрика. Такими деталями Андрей не интересовался. Это не его дело. Здесь чем меньше знаешь, тем лучше. Главное, что радиосвязь была надежной и четкой. Они были прикомандированы к берлинской группе. И теперь их нет. В киоске сидит подсадная утка – молоденькая смазливая немка, которая по годам могла бы сойти и за дочку Ганса и Эрики. Мимо киоска снуют люди, редкие прохожие останавливаются, чтобы купить газету или журнал. Подсадная утка томится от безделья, незаметно зевает, нехотя прикрывая рот рукой. Она старается добросовестно выполнить поручение своих хозяев, играть роль киоскерши…
Старков, не останавливаясь, прошел мимо киоска.
В бывшем немецком блиндаже стояла духота. Юстас, присев на корточки, щедро подкладывал дрова, и чугунная печка дышала жаром. В ведерной немецкой алюминиевой кастрюле, распространяя приятный духовитый мясной аромат, булькало варево. Галия готовила из доброго куска конины какое-то замысловатое башкирское блюдо, название которого Юстас никак не мог запомнить. Положив в огонь смолистые полешки, он виновато посмотрел на Мингашеву:
– Опять забыл…
– Кабырга… – повторила Галия, продолжая ловко чистить картошку острой финкой. – Кабырга называется. Совсем не трудно запомнить.
– Кабырга, кабырга, – Юстас привстал, вытянув шею.
– Если бы муки достать и хоть пару яичек, я бы настоящий бешбармак сготовила, – задумчиво произнесла Галия, опуская в ведро с водой очищенную картофелину. – Ты ел когда-нибудь бешбармак?
– А что это такое? – в свою очередь поинтересовался Юстас.
– Очень вкусное, скажу тебе, такое блюдо. Наше национальное, башкирское. Ну как тебе объяснить? Немного похоже на русскую лапшу, только совсем по-другому. Бульон подают в чашках отдельно, а вареное тесто и мясо, посыпанное луком, перцем, приправами, – на большом подносе.
В блиндаж, пахнув облаком холода, вошел Кульга. Стянул с головы меховой шлем, потянул носом.
– Вкусненько!
– Скоро будет готово, Гриша, – сказала Мингашева, моя в ведре очищенную картошку. – Только красного перцу нету и сметаны…