Время возмездия
Шрифт:
Миклашевский, как на кроссе, устремился в одну сторону. Пробежав с сотню метров, повернул назад. «Я, наверное, обогнал его, – подумал Игорь. – Какой из него бегун?» В чаще тихо и сумрачно. Одиноко стучал дятел, выбивая свою морзянку. Со стороны железной дороги глухо доносились человеческие голоса. Во рту пересохло, хотелось пить. Так же хотелось пить и стояла противная сухость во рту двенадцать лет назад, когда дядя Сева взял четырнадцатилетнего Игоря с собой на охоту. Игорь с непривычки отстал, тяжелое одноствольное ружье затрудняло движение, ремень натер плечо. Стояла чудная солнечная осень. Лес вокруг играл яркими красками. Игорю жалко было стрелять в таких чудесных уток, которые сели невдалеке на озере… Дядя Сева потом смеялся над ним. Игорь никак не мог есть этих самых уток, которых видел живыми, потом окровавленными, трепыхающимися в предсмертной агонии… Как давно это было! Даже не верится, что было в действительности.
Миклашевский двигался беззвучно. Но чуткое ухо Зоненберга-Тобольского уловило чуть заметный шорох и хруст мелких веточек. Он повернулся, и они одновременно увидели друг друга. Всеволод Александрович сидел на поваленном стволе сосны и хватал воздух открытым ртом.
Тонкие крылья ноздрей вздрагивали. Правой рукой он прижимал к щеке носовой платок с пятнами крови. Тонкая красная струйка сбегала к подбородку и капала на белую рубаху. В светло-серых глазах Зоненберга-Тобольского напряжение и затаенный страх сменились радостным блеском. Чуть припухлые губы вытянулись в страдальческую улыбку. Он замахал левой рукой:
– Сюда!.. Сюда!.. Я здесь…
Игорь чертыхнулся про себя. Он же пробегал мимо этого места, как же раньше не заметил! Не думал, что тот может сесть. Судил по себе, искал бегущего, двигающегося человека. Игорь словно впервые почувствовал, как пистолет оттягивал карман. Но сунуть руку, взять «вальтер» почему-то не решался. Неприятная сухость во рту усилилась. Как же он будет стрелять в беззащитного? «Предатель он! Предатель», – стучала в висках кровь. Игорь глотнул густую слюну. Ему еще не приходилось самому расстреливать, хотя за годы войны насмотрелся всякого.
– Ну, что уставился? Крови не видел, что ли? – Зоненберг-Тобольский смачно выругался. – Сопляк! Иди сюда, меня ранило.
«Действительно, сопляк. Растерялся! Нюни распустил, – Миклашевский выругал себя. – Смелей! Сейчас или никогда». Подошел ближе, ломая ветки, раздвинул куст. Пальцы замерли, обхватив теплую рукоятку пистолета.
– Меня в щеку… Осколком! Помоги перевязать. В правом кармане пакет… – Зоненберг-Тобольский осекся, увидев перед собой дуло пистолета, качнулся назад. – Ты!.. Ты… Что делаешь?!..
– Встать! – выкрикнул Миклашевский, не слыша своего голоса.
Зоненберг-Тобольский все понял. В ужасе расширились вдруг потемневшие глаза. Он не встал, как требовал Миклашевский, а повалился перед ним на колени. Из раны обильно хлынула кровь по всей щеке. Зоненберг-Тобольский потянул трясущиеся руки.
– Умоляю!.. Пощади… Все сделаю!.. Моя жизнь может пригодиться… Пощади!..
Миклашевского била крупная дрожь. Он не мог стрелять в ползающего перед ним на коленях человека, пусть предателя. Не хватало сил нажать на курок.
– Встать! – повторил он, сам не зная зачем, свой приказ.
«От имени Родины! Смерть предателю!» – Миклашевский глотнул воздух, готовясь произнести свой приговор.
Черная тень пронеслась над головами, яростно проревели моторы. Хлестнула пулеметная очередь, сбивая листья и ветки. И стало тихо. Игорь, отпрянув под дерево, оглянулся: Зоненберг-Тобольский падал навзничь, раскрыв рот и роняя выхваченный пистолет.
– Все! Собаке – собачья смерть!.. – тяжело выдохнул Миклашевский, скорее для самого себя, чем для Зоненберга-Тобольского, который вряд ли услышит эти слова, и вытер рукавом пот со лба. – Все!
Миклашевский немного постоял, успокаивая себя. Поднял браунинг. «Надо уходить! Надо уходить!» – твердил он сам себе, но ноги почему-то не слушались. Давила усталость, словно он провел пятнадцатираундовый поединок.
Миклашевский повертел в руках тяжелый «вальтер», не зная, что с ним делать. Швырнул в кусты и, не оглядываясь, быстро, почти бегом, заторопился к разбомбленной горящей станции. Надо уходить. Эсэсовцы из личной охраны Зоненберга-Тобольского наверняка уже хватились своего исчезнувшего шефа. Встреча с ними не предвещала ничего хорошего. Игорь помнил, как они бесцеремонно и грубо обыскивали его, отбирая оружие, когда пропускали в кабинет начальника радиостанции. «А ты не обижайся, у них служба такая: охранять меня, – с нескрываемой гордостью говорил тогда Зоненберг-Тобольский и откровенно добавлял: – Трижды уже покушались на меня. Трижды! И что же? Как видишь, я живой, а те болтаются на перекладине».
Не доходя до станции, Миклашевский вышел на шоссе. Сел на попутный грузовик. Узнав, что он из разбомбленного пассажирского поезда, шофер дружески посоветовал Игорю не соваться на станцию, где сплошная неразбериха и все охвачено пламенем.
– Цистерны с бензином лопались с гулом и ревом, это, скажу я вам, пострашнее, чем бомбы, – признавался ефрейтор. – Ад сущий! – он любезно согласился подвезти Миклашевского дальше, до следующего разъезда, тем более что вез груз именно в ту сторону. – А там сядете на пригородный поезд, они ходят часто, и доберетесь до узловой станции. В нашем солдатском деле главное – вернуться вовремя в часть.
Марина Рубцова, выйдя из дому, направилась к центру. По чистому синему небу плыли редкие пушистые облака, и солнце в этот первый весенний день светило, казалось, по-особенному, щедро разливая свет и тепло. Город, вымытый дождями, как будто помолодел. На деревьях набухали почки, готовясь брызнуть зелеными листочками, а на газонах уже пробилась первая травка. Горожане высыпали на улицы. Старики важно восседали на скамейках, подставив лица солнцу, дымили трубками. Женщины вязали, следили за детьми. Приятно коптили фритюрни, распространяя аромат жареной картошки. Весело чирикали воробьи, дружно, в драку склевывая брошенные им теплые ломтики подрумяненного картофеля.
Марина свернула за угол и вошла в большой универсальный магазин. Не спеша направилась к парфюмерному отделу. Ей нужно купить мыла. Туалетного мыла, разумеется, недорогого. Но разве женщина откажет себе в удовольствии потрогать, понюхать дорогие духи, помечтать хоть немножко, держа в руках роскошную коробку? Марина не была исключением из общего правила. Она держала в руках свои любимые французские духи «Шанель № 5». Мечтательно полузакрыв глаза, поднесла к носу, не спеша вдыхая нежный, тонкий аромат, который слабо пробивался сквозь плотную упаковку.