Время возмездия
Шрифт:
В гестапо составили словесный портрет Марии Тортенберг. В службе безопасности, как оказалось вскоре, имелся ее фотоснимок, сделанный совсем недавно с помощью Ивонны Ван дер Графт. Снимок тут же размножили и разослали по всем провинциям и контрольным пунктам на границе. Вместе с этим снимком послали и увеличенную фотографию Миклашевского, пересняв ее со страниц газет. На ноги были подняты все тайные и явные агенты гестапо, службы безопасности и контрразведки, а также полиция, жандармерия и военные комендатуры.
Прорваться сквозь такую густую заградительную сеть было нелегко. Но Миклашевскому везло. Он благополучно добрался до Брюсселя. В этом красивом большом городе знакомых у него не было. Миклашевский хотел добраться до центра, выйти на знаменитую площадь, которую окружают золоченые фасады пышных старинных гильдийских домов. Он любил эту площадь, она особенно красива в предвечерние часы, когда лучи заходящего солнца, как светом прожектора, высвечивают затейливые узоры каменных кружев и четкую строгость прямых линий, заставляя сиять и переливаться яркими красками замысловатые орнаменты и цветные витражи окон. Нравилась ему и строгая готическая красота кафедрального собора с его башнями. Под его сводами, гулкими и сумрачными, как бы перестаешь чувствовать быстротечный бег времени и остаешься один на один с вечностью.
Но исполнить свое намерение он не решался. Слишком мало времени. Побродив около вокзала, он обнаружил, что за ним буквально по пятам следует «хвост». А может быть, ему только показалось? Игорь зашел в ближайшее кафе, устроился у окна и заказал пинту пива и традиционный бифштекс с фритами. Следом за ним в кафе ввалились военные. Они шумно разместились и велели подать дюжину пива. Поглядывая в окно, Игорь обратил внимание, что полицейский на перекрестке время от времени вынимал из кармана бумажку, возможно, фотографию, и пристально оглядывал приезжих, выходящих из здания вокзала. И эсэсовский патруль, перегородив дорогу, проверял документы чуть ли не у каждого.
Миклашевский быстро поел, осушил кружку пива. Кого-то ищут. Факт. И словно толчок в спину, догадка: а не меня ли?! Положил деньги за еду и питье под кружку, не спеша направился к выходу. Ноги сами несли вперед. Он знал подходы к вокзалу и пошел кружным путем. На вокзале всегда людно. Миклашевский смешался с толпой. Взял билет на экспресс Брюссель – Париж. По перрону рыскали сыщики и тайные агенты, заглядывая в лица отъезжающих.
Игорь купил букетик тюльпанов, стал изображать из себя провожающего. Помог старушке донести увесистый саквояж и чемодан к поезду.
– Какой у вас вагон?
– Пятый, сынок, пятый, – благодарно затараторила старушка. – Военные люди отзывчивые, мой внук тоже служит в германских войсках. Может, встречали его, Карлом зовут?
Миклашевский на глазах у сыщиков и охранников поднялся в вагон, усадил старушку и, прощаясь, вручил ей цветы:
– Счастливого пути, мамаша!
– Спасибо, сынок, спасибо… Иди, а то сейчас поезд тронется.
Миклашевский направился к выходу. Перешел в другой вагон. Раздался паровозный гудок, и экспресс тронулся, уверенно набирая скорость. Миклашевский почувствовал себя почти в безопасности. Он шел из вагона в вагон, подолгу останавливаясь в тамбурах, около окон. Кончился пригород, и начался лесной массив. Высокие сосны и мохнатые ели подступили чуть ли не к железнодорожному полотну. Миклашевский знал, что в лесных массивах скрываются партизаны, действуют отряды Сопротивления. Но где они? Как к ним добраться?
Переходя в следующий вагон – надо же занять свое место! – Миклашевский чуть не столкнулся нос к носу с тремя гестаповцами. Они, видимо, кого-то искали, бесцеремонно заглядывая в каждое купе. Его охватило недоброе предчувствие. Игорь юркнул в туалет, закрылся. Но долго здесь не просидишь. Надо уходить. Миклашевский открыл окно. Тугая струя воздуха, смешанного с паровозным дымом, ударила в лицо. Игорь высунулся. Железнодорожное полотно делало плавный поворот, огибая поляну, которую со всех сторон обступал лес. Прыгать здесь рискованно: увидят сразу и не из одного вагона. Но и оставаться опасно. В дверь настойчиво стучали. Миклашевский, цепляясь за выступы, выбрался через окно наружу и ухватился за край крыши. Встречный поток воздуха сковывал движения. Миклашевский напрягся и, оттолкнувшись об оконный выступ, рывком бросил тело наверх. Очутившись на покатой крыше, он сразу же откатился вперед. И вовремя. В туалет ворвались гестаповцы и, не обнаружив там пассажира, поняли: ушел через окно. Зазвучали выстрелы, пули снизу вверх дырявили жестяную крышу, прошли буквально рядом с ним. Миклашевский торопливо отполз и, вскочив на ноги, пригибаясь, побежал вперед, к паровозу. И это была его роковая ошибка. Бежать вперед было рискованно. Как он ни старался бежать на носочках, топот все равно был слышен в каждом вагоне. Да к тому же его увидели охранники, находившиеся в почтовом вагоне. Они, заслышав выстрелы, сами начали палить из пистолетов по живой мишени.
Поворачивать назад было поздно. Оставалось одно: прыгать… Миклашевский, ухватившись руками за край крыши, повис над тамбуром, уперся ногой в какой-то выступ. Ветер бил в лицо, слепил глаза, рвал одежду. Миклашевский выбирал место для прыжка и никак не мог решиться на бросок вниз. Но гестаповцы уже сорвали стоп-кран, и состав, дернувшись, стал сбавлять скорость. Миклашевский не удержался, сорвался, воздушный поток оттолкнул его от вагона, и он полетел под откос, кувыркаясь и переворачиваясь. Но боли не чувствовал. Главное, живой! Вскочив на ноги, петляя, побежал к спасительному лесу. А сзади, из вагонов, палили по нему из пистолетов, захлебываясь, торопливо застрекотал автомат.
Миклашевский почувствовал хлесткий удар по правой ноге. Упал. Рука повисла плетью. Не ощущая боли, вскочил и сделал еще несколько шагов к спасительному лесу. Горячие иглы пронзили его тело насквозь, сразу в нескольких местах. Это было последнее, что он помнил, упав на небольшую копну сена, проваливаясь куда-то в темную пустоту…
Он не видел, как с поезда соскочили гестаповцы, как они подбежали к нему, как для верности всадили в лежащего без движения еще несколько пуль… Как они шарили по карманам, забирая документы и громко радуясь, что именно им посчастливилось прикончить «русского шпиона».
Лизавета встала рано, намного раньше обычного. Подошла к окну. Утро едва занималось, и за окном стояла чуть поблекшая синяя мгла мартовской ночи. Неделю гуляла метелица, завывала глухо, плакала, пела и сердилась, наметая и разметая сугробы, А вчера день выдался редкостный, близко к полудню открылась среди тучек прогалинка, сверкнуло весенней синевой вымытое небо, и оттуда, с высоты, словно в распахнутую дверцу, кинулся вниз к земле светлый и теплый оранжевый солнечный луч. Он был как улыбка радости, как вестник надежды. Пробежал по улицам, и город словно преобразился, слетела с него хмурая суровость серых будней. Одним словом, пришел март, месяц света и начала весны.
Набежавшие тучки скоро закрыли солнце, снова воцарилась серая безликость, однако все же пахнуло чуть слышным теплом. С сосулек первые капли соскользнули в снег, пробивая ямки. А к ночи мороз ударил, ветер налетел да к рассвету утих. Деревья застыли в седом инее, словно нарисованные серебряной краской на синей эмали ночи.
Лизавета, стоя у окна, так и подумала – и самой эти слова понравились, даже не верилось, что она сейчас их составила, придумала, и они легли, как строчки из стихотворения. Она улыбнулась, потому что и у нее, как и у всего живого на земле, душа просыпалась навстречу весне и близкой радости.