Время возмездия
Шрифт:
Пришла санитарка Мари и, радуясь за офицера, принесла букетик цветов, поставила их на тумбочку у изголовья. «А что, если…» – мелькнула у Миклашевского спасительная мысль. Риск, конечно, большой. Он прикрыл глаза. Не все ли равно, когда умирать? Днем, раньше, днем позже… В палате никого не было. Раненые офицеры ушли на прогулку в сад.
– Дайте, пожалуйста, мне листок бумаги, – обратился он к Вишняковой.
Санитарка подала ему блокнот и карандаш. Игорь быстро написал: «Я русский. Мне нужна срочно гражданская одежда». Вырвав листок, протянул ей записку, добавив:
– Прочтите и при мне порвите.
Санитарка сначала недоуменно смотрела на русские буквы, потом, прочтя, уставилась на Миклашевского, пристально вглядываясь ему в глаза. Он выдержал взгляд. Глотнув воздух, утвердительно кивнул, как бы подтверждая, что в записке – правда. Тихо сказал по-русски:
– Порвите! – и тут же передумал: – Лучше сжечь.
Чиркнул зажигалкой и протянул руку. Санитарка поднесла к язычку пламени записку. Бумага вспыхнула.
– Постараюсь помочь вам, – сказала она.
Больше ничего не добавив, санитарка удалилась. Миклашевский видел в окно, как вскоре она быстрыми шагами направилась к воротам госпиталя. Оставалось одно: ждать. Если санитарка связана с гестапо или службой безопасности, его схватят сегодня же ночью… Если она не поможет, то его разоблачение отодвигается до утра, вернее, до прибытия берлинского поезда.
Танк Кульги занял боевую позицию на краю оврага; замаскировались в кустах и стали ждать. Летняя ночь кончилась. Под покровом темноты в деревню въехали грузовики с эсэсовцами. Солдаты стали прочесывать дворы. Послышались отчаянные вопли женщин и детей. Эсэсовцы согнали всех жителей к машинам, посадили на машины и увезли куда-то в тыл. В деревне снова воцарилась тишина, но танкисты уже были настороже. Каждый из них понял: гитлеровцы что-то замышляют.
Башенный стрелок сержант Щетилин пошел в разведку. Через час вернулся и доложил: в деревню прибыла колонна тяжелых танков.
– Сорок штук, товарищ младший лейтенант, – докладывал сержант. – Новенькие, прямо с завода… Вроде бы похожи на «тигров», но не совсем такие, крупнее.
– Наверно, «пантеры»? – спросил Кульга.
– Совсем нет, «пантер» я хорошо знаю, били мы их еще под Курском. Эти совсем другие.
– В темноте все кошки серы, – сказал стрелок-радист Юстас, и все засмеялись.
– Да нет, ребята! Ей-богу, не вру, – запальчиво ответил Илья Щетилин. – Там не «тигры» и не «пантеры». Совсем другие танки!
Кульга насторожился. А не те ли боевые машины, о которых предупреждал командир полка? Вполне может быть. Но сообщать в штаб не стал. По двум причинам: эфир прослушивается и немцами, так что не стоит раскрывать себя. Да и полной уверенности, что «самовары» появились именно здесь, пока не было. Он решил подождать до утра.
А Илья, поманив к себе Галию, небрежно вынул из-за пазухи ветку, усыпанную поспевшими яблоками:
– За неимением цветов пришлось сорвать веточку!
Галия взяла яблоки и поблагодарила. Кульга нахмурился. Он видел, что его строгие внушения не действовали на сержанта. Придется с ним по-мужски поговорить, решил Григорий.
Вдруг в предрассветной тишине послышался отдаленный гул моторов. Он становился все сильнее. Наконец стали видны силуэты первых танков.
– Идут! – сообщил сержант Щетилин, считая танки. – Четырнадцать штук!
Танки приближались. Под их тяжестью чуть вздрагивала земля. Таких машин Кульге никогда не приходилось видеть. Да, сержант Щетилин оказался прав: это были не «тигры» и не «пантеры», а какие-то новые танки.
– Юстас, передай в штаб: появились «самовары», четырнадцать штук. Принимаю бой, – приказал Кульга радисту.
– А может, просто новые танки, товарищ командир? – спросил Юстас.
– Передавай, как приказано, – Кульга повысил голос. – Противотанковыми, новыми, заряжай!
Танки приближались. В «тридцатьчетверке» все замерли на своих местах.
– Пора, – подала голос Галия.
– Спокойно! В лоб этих буйволов не возьмешь, – сказал Григорий. – Пусть подойдут ближе и подставят бока.
Дорога из деревни шла к оврагу и, свернув, тянулась вдоль обрыва. Кульга надеялся, что гитлеровцы на своих огромных тяжелых машинах не решатся штурмовать глинистый овраг. Так и произошло. Головной танк подошел к оврагу. Открылся люк, и из танка высунулся фашист.
– Я его сейчас подстрелю, как куропатку, – Щетилин схватил автомат.
– Отставить!
Сержант нехотя опустил автомат. Фашист скрылся в танке, и бронированная машина, круто повернув, двинулась вдоль оврага. За ней последовали остальные. На грязно-серых бортах виднелись черные кресты, обведенные белым кантом.
– Еще чуть-чуть. Пусть подойдут ближе…
Танки, гудя моторами и грохоча гусеницами, быстро двигались вдоль оврага. У танкистов нервы натянулись до предела. Каждый застыл на своем месте. Пушка «тридцатьчетверки» медленно двигалась вслед за первой машиной. Когда головной танк сравнялся с нашей позицией, Кульга выдохнул, нажимая спуск:
– Огонь!
Сухо грохнул выстрел, и над головным танком искристым фонтаном взметнулось пламя взрыва. Снаряд угодил под самую башню и заклинил ее.
– Есть! – радостно крикнул Щетилин, быстро заряжая орудие.
Новые снаряды, полученные перед выходом на позицию, делали свое дело. Хваленая крупповская сталь не выдержала. Второй снаряд, пробив бортовую броню, попал в снарядный ящик. Раздался оглушительный взрыв. Плоская квадратная башня с тяжелой длинной пушкой, подброшенная взрывной волной, отлетела в сторону. Танк охватило пламя. Огонь безжалостно уничтожил останки конструктора и рослого эсэсовца, начальника его личной охраны. Да, в тот момент танкисты даже и не подозревали, что точным попаданием нанесли такой непоправимый урон фашистскому танкостроению.