Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
— Да нет, цветок благородства в каменной душе расцвел. Такое случается раз в сто лет по пятницам, когда Луна в созвездье Змея…
После Мглы обычно довольно тихий и неконфликтный Феликс всегда вел себя приблизительно так. Но сегодня он как-то уж слишком много шутил для человека, в висках которого сейчас должна была звучать барабанная дробь. Эдельвейс уже хотел поинтересоваться, не слишком ли весел Феликс, которого чуть не пристрелили только потому, что он по профессиональной безграмотности не мог вернуться из Мглы вовремя, как вдруг заметил одну вещь, которая привлекла его внимание.
Сущая мелочь. Тень на полу.
Как и всякий хоть сколько-нибудь профессиональный маг — или хотя бы человек, прошедший даже малую часть «курса молодого бойца» рэдских, имперских и любых других тренировочных лагерей — Феликс, разговаривая, никогда не глядел прямо на собеседника. Умение в процессе беседы смотреть исключительно в стену и думать о деньгах или благе человечества было намертво вколочено во всех практикующих вероятностников, которых Эдельвейс встречал за свою жизнь. И если калладские маги еще изредка отступали от этого правила, поскольку в кесарии они все же считались равноправными гражданами, а не просто вещью, прилагающейся к полезным и опасным способностям, то рэдцы и виарцы — никогда. Феликс, которого до пятнадцати лет третировали как бессловесную тварь, обычно по привычке излагал все свои мысли и домыслы стенам — в лучшем случае пространству над головой собеседника.
Судя по тени на полу, маг разговаривал, повернув к Эдельвейсу голову.
Ничего страшного еще не произошло, а по позвоночнику Винтергольда второй раз за пять минут пробежал озноб. Он сквозь полуприкрытые веки смотрел на тень в желтом круге от лампы и лихорадочно думал.
Либо в комнате сидел Феликс, и тогда следовало срочно выпить успокоительного, либо в комнате сидело что-то другое, и тогда Винтергольд уже был мертв. Потому что обитателю Мглы проще всего уйти в его, Эдельвейса, теле. Магу могли легко проверить пульс, но вряд ли кто-то стал бы проверять пульс вполне себе здорового человека, имевшего только ожог руки и во Мглу не спускавшегося. Так доппельгангеры обычно и уходили от погони — через зрительный контакт «прыгали» в ближайшую цель после мага, если такая находилась в поле зрения, и спокойно удалялись, никому больше не причинив вреда, а неудачливый маг умирал. Как, кстати, и тот, в кого доппельгангер переселялся, но последнее становилось заметно не сразу. Обычно к моменту, когда труп начинал походить, собственно, на труп, доппельгангер уже успевал сменить две-три личины и благополучно обустраивался на каком-нибудь чердаке или в подвале глухого провинциального городка, а лучше деревни.
Потом в округе учащались смерти от несчастных случаев, трескались зеркала и сходили с ума наиболее восприимчивые люди. И тогда приезжали специалисты из Седьмого отделения и устраняли незваного гостя, как правило, неся потери. Доппельгангеры управлялись с вероятностями лучше живых людей.
Улучшало ситуацию только то, что, вопреки распространенному поверью, эти существа не были агрессивны. Скорее они вели себя на удивление пассивно для своих огромных возможностей. Они не убивали без нужды и меняли ровно столько личин, сколько требовалось, чтобы успешно скрыться. Брать мертвецов из Мглы в плен оказалось не только опасно, но и совершенно бесполезно. Даже «мертвецами» их можно было назвать очень условно — вряд ли эти существа когда-либо жили на свете в человеческом понимании этого слова. Доппельгангеры не отвечали на вопросы, а пытки калечили физическое тело, но явно не причиняли им никаких неудобств. И уж, конечно, зеркал они не боялись. Скудные знания современной науки об этих тварях сводилось к простому постулату, что они отчего-то хотят сменить Мглу на реальный мир, а убить их окончательно можно только стерев вместилище доппельгангера в порошок. Все остальное оставалось бездоказательными гипотезами, по большей части довольно мрачными и, на взгляд Эдельвейса, лишенными логики. Вряд ли доппельгангеры собирались завоевать мир, заменив собою как можно больше людей, потому что для этого им всего-то и требовалось, что выйти на людную улицу и начать хаотично «прыгать», и еще с меньшей вероятностью они являлись небесной карой калладским безбожникам или самым совершенным оружием аэрдисовской разведки.
Для Эдельвейса это просто были страшные осколки еще более страшного мира, который он, к счастью, никогда не видел своими глазами.
«Скорее всего, мне просто кажется».
Эдельвейс чувствовал, как по позвоночнику у него катится волна холода. А Феликс или кто-то другой в кресле выжидающе молчал.
Стараясь не выдать себя, он стал аккуратно поднимать взгляд, глядя на собеседника из-за ладони, которой подпер лоб.
Феликс спокойно сидел в кресле в пол-оборота к Эдельвейсу и, судя по положению шеи и плеч, смотрел ровно на него. Винтергольд видел тощую загорелую шею, торчащую из серого воротника, и идеально лишенную эмоций полуулыбку. Поднимать взгляд выше он боялся.
«Прыгали» доппельгангеры только при прямом зрительном контакте.
Эдельвейс снова перевел взгляд на теплое золотистое пятно света на полу. Тень мага показалась ему необыкновенно глубокой и объемной, словно она поднималась из досок. Он чувствовал, как на лбу выступает испарина. Так страшно ему не было давно. Он предпочел бы попасть в одну клетку с голодным львом, чем вот так мило сидеть и болтать с вроде бы неагрессивной тварью, которая, тем не менее, могла одним взглядом остановить его сердце, а потом спокойно встать и уйти в его теле, вполне хозяйски приказав слугам подать плащ напоследок.
Пуля или сабля хотя бы убивали каким-то понятным образом.
— Бесы дери, зачем вы приволокли меня в комнату с окнами? — спохватился «Феликс», видимо, надеясь вызвать потенциального носителя на разговор. — Они меня уволокут, я же говорил!
«Да нет, это меня сейчас, похоже, уволокут».
— Не ори, голова болит, — Эдельвейсу оставалось только молиться, чтобы голос у него звучал не так деревянно, как ему казалось. — Идти можешь?
— Я вроде не дама, чтоб меня на руках несли, — фыркнул тот. — Хотя паршиво. С моей стороны будет очень смело попросить тебя подтолкнуть каталку?
Ситуация становилась критической. Ответ «нет», скорее всего, дал бы твари понять, что Эдльвейс догадался, если доппельгангер до сих пор этого не понял. При ответе «да» пришлось бы встать, пройти два метра, обойти тварь и взяться за спинку коляски. Сделать это так, чтобы ни разу не взглянуть на мага, и при этом не выдать себя, опять-таки, было невозможно.
«Шах и мат».
В коридоре раздались быстро приближающиеся шаги. Какие-то странные. Эдельвейс почти сразу сообразил, что человек бежит.
«Спасен».
Нужно было только успеть как-то достать пистолет и выстрелить с левой руки. Тварь бы отвлеклась на звук, потому что к ней, возможно, бежал второй живой футляр. Потенциально менее опасный просто по той причине, что сына хозяина дома станут искать тщательнее, чем других.
Кто бы там сейчас ни вошел — доктор, сторож или сам Создатель — Эдельвейс должен был немедленно пристрелить его к бесам, а потом для верности раскроить голову и желательно — сжечь остатки, напоследок перемешав пепел с металлической стружкой.
Если бы тварь, вырвавшаяся в мир через мага-нелегала, отправилась бродить по городу прямиком из фамильного особняка Винтергольдов, скорее всего, отец проделал бы с сыном примерно те же манипуляции. На данный момент Эдельвейс больше опасался доппельгангера только потому, что гость из Мглы находился ближе. Опасность они с Герхардом Винтергольдом представляли примерно одинаковую.
Дверь резко распахнулась.
Эдельвейс развернулся на звук.
В комнату влетел всклокоченный мальчишка в матроске и застыл, как вкопанный. Дверь с резким стуком ударилась о косяк, а потом раскрылась снова. Второй вбежала запыхавшаяся горничная. Увидев посторонних, она тоже резко остановилась, а потом — узнав хозяйского сына — испуганно склонилась в реверансе.