Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
— Ты добьешься того, что я сейчас заплачу, и все, — глухо сказала Магда, глядя в сторону. — Тебя Дэмонра очень любила. Я к тебе очень хорошо отношусь. Но…
— Да-да, всему есть предел. Магда, я понял. Вам тяжело об этом говорить, я ничего кардинально нового все равно не услышу, давайте не будем переливать из пустого в порожнее. Я ни за что не поеду в ваш чудесный дом у озера. Если вы решили меня туда упрятать — лучше стреляйте прямо сейчас. Хотите — могу вас спровоцировать, чтобы было не так тяжело жать курок? Но не ждите, что я дам вам сделать так, как «лучше» для меня же. Я сам знаю, как мне лучше. Ну все, Магда, не надо…
Нордэна всхлипнула.
— Эй… ну все, все, не плачьте, все хорошо закончится, все всегда хорошо заканчивается.
— Неужели?
— У таких людей как вы — да. Дракона обязательно убивают, можно даже из пушки, а принцесса идет под венец.
— А чародей что делает?
— Чародей сидит в башне и вычисляет количество звезд в небе. Но лично для меня это плохой финал.
Магда подняла глаза и пристально посмотрела на Наклза. Тот, если не считать перебинтованной головы, выглядел ровно как обычно. Сухощавый интеллигентный тип средних лет, какому место где-нибудь в библиотеке. Вот только бед он мог натворить больше, чем все отребье Литейного района разом.
И следовало что-то с этим решать. У Гюнтера имелось готовое решение. У Сольвейг имелось. А Магда все металась, как будто Зондэр заразила ее своими вечными сомнениями, как инфлюэнцей.
— Сейчас ты мне расскажешь все. Как связался с магией, где служил, с кем дружил, в чем клялся. Расскажешь, как если бы я была твой самый близкий друг.
— А если нет? — явно не пришел в восторг маг.
— А если нет, я сделаю так, как скажет Сольвейг. А не так, как мне подсказывает сердце.
Наклз фыркнул и откинулся на спинку кресла. Посмотрел в потолок. Фыркнул еще раз, но отмены приговора так и не дождался.
— Магда, мою исповедь ни одна бульварная газетенка не купит, серьезно. Она даже для дамского чтива про страшные страсти и всесильный рок не сгодится. Хотя пристрелить меня после нее вам, пожалуй, будет сподручнее. Ну валяйте, Магда, спрашивайте… Только сперва сделайте мне чаю. Понимаю, звучит не слишком гостеприимно, но спуск вниз я сейчас точно не осилю, а если и осилю — говорить еще и с вашим очаровательным женихом не хочу.
Магда молча спустилась, сообщила хмурому Гюнтеру, что все в порядке, и вернулась с чаем. Плотно прикрыла за собою дверь. Подумав, даже повернула замок. Наклз, проследив за ее манипуляциями, неприятно улыбнулся:
— Никогда не видел толку в том, чтобы запираться.
— Через закрытую дверь никто не войдет.
— Через закрытую дверь никто не выйдет. Главные проблемы — всегда по эту сторону, хотите верьте, хотите нет. Ну ладно, мое почти революционное житие… Детство и отрочество, надеюсь, можно пропустить?
— Нет. Рассказывай все с самого начала.
— Магда, никогда не подозревал в вас садизма. Это обычно свойственно э… менее цельным натурам.
— Наклз, ты мне свою жизнь рассказываешь, а не утонченно обзываешь дурой, идет? Давай, с чего все началось.
Маг страдальчески скривился, словно у него зубы разболелись.
— С метели? Нет? Ну ладно, тогда с того, что моя святая мать путалась с владельцем местной усадьбы — недокнязем в красном камзоле — но ничего, кроме, скажем так, плода любви с этого не получила. Она собиралась сделать аборт, но не успела — в Западной Рэде как раз ввели закон, по которому и роженицу, и повитуху за такие подвиги рвали конями, так что одним препоганым осенним вечером тридцать семь лет назад я родился на свет. Недоноском, выжил чудом, вот уж не знаю, чего меня так тянуло в этот паскудный мир. И совсем уж ума не приложу, что помешало матери придушить меня подушкой, но что-то помешало. Правда, я удался рыжим в титулованного, но не вполне законного батюшку, и, возможно, она планировала однажды получить с этого какой-то дивиденд. Мой брат — вроде бы от того же человека, к слову — лицом пошел в мать, и с него никакого дивиденда не предвиделось. Но это к вопросу о том, с чего все началось. Я этого, как нетрудно догадаться, не помню. Если уж на то пошло, мое первое осознанное воспоминание — это как мою сестру Ильзу лечили от видений и голосов в голове ушатами холодной воды, розгами и молитвами. Сложно сказать, что работало лучше, но годам к четырнадцати от такого лечения она окончательно тронулась умом и попеременно объявляла, что с ней говорит то некий бес, зовущий ее в ад, то белокрылый Заступник, то давший дуба в прошлом году сосед. Мать, не разбираясь в теологических тонкостях, сдала ее в местный дом скорби, поскольку и с Ильзы дивиденд был нулевой — за умалишенной девочкой, такое дело, очереди состоятельных женихов не строилось. Из четырех детей матери вообще повезло только с одним. Я, кстати, прекрасно видел те же вещи, что Ильза — в частности, серую старуху на печи — но, по счастью, лет с восьми-девяти сообразил, что молчание — золото, и благополучно молчал. Меня считали безнадежно умственно отсталым — если бы вы видели лицо моей матери, когда за мной пришли вербовщики «Цет», вы бы от смеха умерли; оно до сих пор в числе моих самых лучших воспоминаний. В детстве меня периодически поколачивали, но на общем фоне наша семейка, кроме отсутствия главы дома, ничем не выделялась. Мне вам надо описывать, что такое жизнь в деревне в неурожайный год?
— Нет, не надо.
— Помножьте ваши скверные воспоминания на пять, Магда, речь идет о рэдской деревне, по которой сперва прокатываются имперские сборщики налогов, а потом — калладские освободители. И так три зимы подряд. О том, что такое «полноценное питание» и «сбалансированный рацион» я узнал уже в Цет.
— Значит, правда?
— Правда. Можем на этом закончить?
— Не можем. Как ты туда попал?
— Мне тут полагается поплакать, что меня швырнули туда, как щенка в воду, или, вернее, продали на мясо. Но вообще — нет, совсем так.
— Не совсем?
— Не совсем. Меня действительно продали, как мясо, тут все верно, и деньги мать получила, чего отказываться, не баре. Правда перед этим я убил человека, вернее, даже двоих. Одного по неосторожности, второго — совершенно осознанно. Ну, если можно говорить об осознанности самого факта смерти в тринадцать лет. Лично я считал себя вполне бессмертным. С вашего позволения, подробности я опущу.
— Найджел!
— Можете не орать, меня даже не так зовут. Ладно, Магда, уговорили. Хотели — получайте. Первым, собственно, стал недокнязь. Мать ему так и не простила то ли поруганной чести, то ли слишком маленькой финансовой компенсации за нее — тут уж я не знал, не знаю и знать не хочу. И, когда богачам стали пускать красного петуха, наша деревня поднялась одной из первых. Едва местные пьянчуги подали идею, что пора валить за социальной справедливостью — ну, это когда все поровну, а в реках течет водка — мать, до этого десять с лишним лет задиравшая нос и кичившаяся своей «антиллегентностью», первая сунула Кассиану и мне вилы в руки. Сама, правда, не пошла. В принципе, думаю, хвати у нашего местного господаря мозгов оставить поместье и уйти, его вряд ли стали бы трогать, но он вышел с двумя пистолетами — красивыми такими, дуэльными, их я запомнил лучше, чем любую другую вещь в тот день — и стал доступно объяснять быдлу, что оно быдло. Надеюсь, Магда, вы понимаете, что подобные вещи срабатывают только в гуманистических романах?
— Только не говори, что ты собственного отца…
— Какого еще отца, Магда? В лучшем случае, этот человек способствовал моему появлению на свет, но ровно такой же вклад в мою жизнь мог внести любой другой обладатель кошелька и, хм, не важно, чего еще, вы меня поняли. И нет, я его не убивал, картинно тыкая вилами. Просто испортил пистолеты, которые уж очень охлаждали пыл борцов за справедливость. Это, собственно, заодно и ответ на ваш вопрос о том, как я связался с магией. Я вошел в серый мир и погасил порох — делов-то, до этого я так за купающимися девчонками подглядывал, разница не такая принципиальная. Дальше герой получил вилами в живот, а финал я досматривать не стал, потому что меня затошнило. После Мглы, а не от душевных переживаний, сразу скажу. Меня первые лет пять после нее чуть не на изнанку выворачивало, потом, ничего, привык.
— А второй человек, которого ты убил? Мать?
— А по вам и не сказать, что вы любите драмы, Магда. Нет, моя мать жива и, не сомневаюсь, вполне благополучна. Люди без сердца обычно живут долго и хорошо. Я просто неудачное исключение.
— Как тебя на самом деле зовут, неудачное ты исключение?
— Мать дальновидно назвала меня в честь святого, которого недокнязь считал своим покровителем. Правда, стать ближе к барскому дому ей это не сильно помогло. Койанисс меня зовут. Выговорите с первой попытки?