Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
Магда, конечно, задеть Зондэр не хотела. Она принесла шоколад, шум, новости. Оказывается, газеты неточны, и нет, Ингрейна не умерла, ей сделали очень долгую и сложную операцию, Маэрлинг даже сказал, что она разговаривала после нее. И вот тут Зондэр сама поразилась, насколько ее вывело из себя упоминание Маэрлинга в таком контексте. С Ингрейной он, значит, в госпитале сидел, а к ней зайти времени не нашел. Она быстро перевела тему и вроде бы даже мило поболтала с Магдой — у той хватило то ли доброты, то ли ума не упоминать, что поведение Зондэр в момент получения приказа безупречным не выглядело. Версия осталась прежней, ровно той, что озвучил Витольд, еще в тот проклятый день оттащивший ее в госпиталь — Зондэр забыла поставить пистолет на предохранитель. Витольд предлагал сказать, что на предохранитель пистолет забыл поставить он, но Зондэр отказалась, понимая, что разбирательство ей нужно в последнюю очередь.
Прошло еще два дня, когда ныла нога, шалили нервы, а проклятый виконт, раньше почти в открытую лезший ей на глаза, так и не изволил появиться. Видимо, дневал и ночевал у палаты новоявленной героини. Что в общем выглядело ожидаемо, но от этого почему-то не менее обидно. За газетами Зондэр больше не спускалась, только один раз доковыляла до соседей сверху и зачем-то наорала на художников и муз за шум в одиннадцать вечера, который якобы мешал ей спать. Беда была в том, что мешал ей спать не шум, а проклятый виконт, не идущий из головы. Подлая золотоволосая змея.
А творцы и музы без единого возражения стали вести себя тихо, как мыши, но про ее дела и самочувствие не спросили. Зондэр оказалась в очередной раз поставлена перед тем фактом, что ее уважают, может быть — побаиваются, но точно не любят.
Злость нордэны тлела медленно-медленно, как бикфордов шнур, но готова была взорваться от малейшего повода. Повод позвонил в дверь на пятый день, в час пополудни.
На лестничной клетке стоял одетый в гражданское пальто Маэрлинг и словно пытался спрятаться за огромным, какой бы не во всякое ведро поместился, букетом синих роз. В полутьме подъезда его лицо казалось особенно бледным, а тени под глазами — особенно глубокими.
«Насиделся с национальной героиней, натаскался по бардакам, переутомился и пришел за великой любовью? Ну заходи, мразь, я сейчас тебе покажу такую великую любовь, что еще на неделю в загул уйдешь», — злость Зондэр перестала искрить и вдруг стала очень холодной, спокойной, рассудочной, как в день единственной в ее жизни дуэли. Она могла тогда выстрелить в воздух, в сущности, повод был пустяковый и секунданты уговаривали девушек помириться. Дураки они оказались, следовало не уговаривать, а сразу звать жандармов: как будто можно заставить разойтись миром двух самоуверенных двадцатилетних девиц, изысканно наговоривших друг другу гадостей на глазах симпатичного представителя противоположного полу. Система жизненных принципов Зондэр — наверное, окружающим она показалась бы громоздкой, неудобоваримой и полной противоречий — говорила ей, что Ингвин перешла черту и должна понести наказание. Они обе могли легко выстрелить в воздух, а потом поехать и выпить игристого, наверное, и Ингвин так подумала, потому что чуть-чуть промедлила, вскидывая пистолет. А Зондэр без долгих сантиментов выстрелила ей в голову. С тридцати шагов, конечно, промазала, но правую руку обидчице раздробила страшно. Больше эта белокурая ласточка в белом же платье на балах не летала.
А Зондэр, прорыдав почти двое суток в одиночестве, сделала еще один довольно своеобразный вывод. Очень глупо доводить до дуэли, а там — красиво стрелять в воздух и гадать, сделает ли твой противник ту же благоглупость. Нужно или не стреляться вообще, или убивать наверняка. Не только на дуэлях, но и всегда и во всем. Или сразу прощать, или сразу отвечать так, чтоб мало не показалось. Когда можно простить — лучше простить. Когда простить нельзя — поскорее заканчивать.
Витольд довел ситуацию до того, что следовало прекратить все немедленно, сейчас же.
Зондэр, улыбаясь, открыла дверь. В душе у нее цвел нордэнский ледяной ад.
Зондэр открыла дверь, и на ее губах застыла улыбка. У Витольда несколько отлегло от сердца. Он боялся сюда идти и часа два просто колесил по городу, не решаясь подъехать к пункту назначения. Было страшно, настолько, что хотелось превентивно накачаться чем-то успокаивающим нервы. Даже идти в дом к не вполне вменяемому магу оказалось не так жутко, как к этой изысканно-вежливой, сдержанной и красивой женщине, которая могла парой слов походя сделать его если не счастливым, то хотя бы спокойным, а могла разрушить то немногое, что еще оставалось от жизни.
Зондэр была блистательна и холодна. Именно эти определения всплывали в голове Витольда чаще прочих, когда он думал о ней. Какой-то малоизвестный художник прошлого века нарисовал нордэнский ад, и на этой картине среди вздыбленных льдов и седого неба, среди уходящих в бесконечность серых камней с рунами и темных птиц на них, среди всех мыслимых оттенков между черным и белым, цвели ярко-синие розы с длинными как иглы шипами. Бесы его знали, как в общем не отличавшийся сентиментальностью отец мог вообще купить подобную картину и в какой лавке старьевщика он ее откопал, но Витольд в детстве мог смотреть на нее часами, представляя, как среди каменных плит ходят бледные, как болотные огоньки, фигуры людей, живших когда-то. А над всем этим — синие розы, такие чужеродные в этом мертвом царстве, что как будто даже выступающие за границу полотна и светящиеся.
Витольд доставал для Зондэр розы синего цвета вовсе не потому, что у нордэны были синие глаза.
Так или иначе, она открыла дверь и она улыбалась. Витольд, боявшийся, что дверь так и останется закрытой, поклонился и вошел. Ноги у него сделались как ватные.
Он, конечно, не в первый раз шел признаваться в любви. И нельзя сказать, что до этого дня он никогда не нервничал в таких ситуациях. Нервничал, конечно, потому что получить отказ в любом случае неприятно, но, с другой стороны, Витольд относился к афронтам без раздражения, прекрасно понимая, что люди ищут тех, кто может сделать их счастливыми, а не тех, кто их вроде как любит и готов заявить об этом. Слова не стоили ничего, а букеты и бриллианты в его случае стоили не намного дороже. Дамы, конечно, чаще к Витольду бывали благосклонны, но они также чаще всего бывали замужем, имели определенное место в свете, определенный круг, были не прочь хорошо провести время и поиграть в любовь, но не хотели ничего менять и ничем рисковать. Витольд в этом плане их прекрасно понимал, потому что тоже имел определенное место в жизни, которое его устраивало, и рисковать им тоже желания не испытывал.
К Зондэр Витольд шел не столько признаться в любви, сколько попросить ее стать госпожой Маэрлинг. А о таком он еще никого не просил. Да и вообще его признания обычно проходили в более приятной обстановке, чем в коридоре многоквартирного дома, в дождливый серый день, в полной неизвестности.
По-хорошему, следовало бы позвать Зондэр в ресторан — встретил же он ее однажды в ресторане, да еще и в красивом, правда, безнадежно вышедшем из моды платье — но она вряд ли бы согласилась пойти вообще, и не пошла бы с раненой ногой — в частности. Витольд запоздало выругал себя за то, что даже не прислал ей открытки с вопросом о здоровье. Организация похорон и попытки вытащить из Кристабел имя «аиста» вымотали его окончательно, и последние дни он проваливался в сон, едва голова касалась подушки. У него просто не оставалось ни времени, ни возможности подумать о чем-то еще.
Наверное, это получилось с его стороны не совсем хорошо. Но Зондэр все-таки улыбалась. Или не обиделась, или все же простила. Конечно, благородство нордэны всегда отдавало холодком, но все-таки она была великодушна и не стала бы обижаться, как мещанка.
— Миледи Мондум… Зондэр, здравствуйте.
Нордэна отступила вглубь коридора, давая Витольду возможность войти, и застыла там, в полутенях серого дня, опираясь на трость. На ней был длинное в пол домашнее платье с мягким воротом, а поверх нордэна накинула вязаную белую шаль. Темные волосы, обычно заплетенные в косу и собранные в пучок на затылке, остались распущенными и падали почти до талии, тускло поблескивая. Богиня зимы из рэдской сказки вежливо недоумевала, какого беса кого-то занесло в ее ледяной дворец.