Всадник
Шрифт:
Дворцовый колодец был самым красивым на острове: по бортику его инкрустировали уже не стеклом, но каменьями, по стене искрились прозрачные голубоватые ступени, сужавшие витки книзу… Этот же колодец использовали для ритуального омовения новорожденных военачальничьих детей – во время закрытой дворцовой церемонии наследников опускали в ледяную воду в веревочной корзине. Видимо, некое чувство, противоположное инстинкту самосохранения, изначально присущее детям эфестов, заставило предводителя экспедиционного корпуса спуститься по ступеням и уйти сначала под прозрачную, а потом и под изумрудную воду. Может быть, наши читатели помнят, что все эфесты, выросшие на крутых берегах Мирны, хорошо
И все же Сарду повезло. Если бы магистр не подготовил стену, эфесту не достало бы сил проломить камень после плавания по темному каменному коридору, лишенному света и – естественно – воздуха. Но стена была ослаблена, и эфест, в отчаянии и наугад обрушивший на нее удар короткого меча, свалился на дно пещеры. К счастью, Делламорте и тут успел – немедленно запечатал образовавшуюся дыру, успев не дать воде захлестнуть младенца. Случилось странное. Предводитель, уже дважды встречавшийся с магистром искусств Делламорте, плывший в темной и холодной подземной воде, чтобы найти его, – не узнал того, кого искал.
– О Мирна и Санганд! – вскричал эфест, увидев у противоположной стены высокого человека, черт лица которого никак не мог разглядеть. – Значит, легенды не лгали!
– О Посейдон, брат Аида, – пробормотал в ответ человек, оглядывая непрошеного гостя и чуть крепче сжимая клинок. – Вот уж кого мне здесь и сейчас совсем не надо бы.
– Ты говоришь на Старом языке[146 - Язык эфестов со времен Орранта претерпел некоторые изменения, хотя и не слишком существенные; эту разницу можно было бы уподобить, наверное, различию между русским языком Тредиаковского и Чехова, или между английским Шекспира и Честертона.], – благоговейно продолжал предводитель, изо всех сил вглядываясь в силуэт. – Ты находишься в подводной подземной лакуне, и твоя одежда совершенно суха… У тебя есть воздух, и ты не нуждаешься в пище!
– Не такой уж это и старый язык, – немного обиделся Делламорте, всегда любивший разнообразные наречия, – а насчет остального ты излишне оптимистичен.
Эфест молчал, жадно вглядываясь в магистра.
– Послушай… Сард. Да, Сард, – повторил гексенмейстер, – я говорю одно, а ты слышишь что-то другое. Сдается мне, ты и видишь не вполне то, что я бы ожидал увидеть, случись вдруг в этой каверне зеркало. Так вот если твое имя как будто написано у тебя на лбу горящими буквами и мне не составляет никакого труда ни узнать тебя, ни назвать, то понять, почему ты не узнаешь меня и кого ты вместо меня видишь, я не в состоянии. Не сейчас. Не здесь.
Пока всадник произносил эту небольшую речь, прекрасное лицо предводителя эфестов Сарда приняло выражение почти полного блаженства. Судя по всему, звук голоса, говорившего на «старом языке», наполнял его ум и душу давно забытым покоем. И хотя Делламорте чем дальше, тем больше злила эта ситуация, он просто не мог покуситься на эфеста, находившегося в столь явном трансе. Ведь – упоминали ли мы? – магистр был крайне любопытен, всегда, и часто в ущерб собственной безопасности. Поэтому и сейчас ему было просто необходимо понять, что происходит.
– Закончив свои труды в Камарге и Эгнане, Оррант уплыл на корабле Борани к Предвечным скалам. Он укрылся в подземной лакуне и отдыхает там до тех пор, пока мир не придет к завершающей битве. Тогда-то его помощь понадобится эфестам, – заговорил Сард с тем сонно-мечтательным выражением, с которым люди рассказывают многозначительные древние легенды. – Некоторые уверяют, что он спит, большинство же склоняется к тому, что он вечно бодрствует, готовый быть призванным
– Дьявол меня раздери, – отреагировал магистр на пассаж Сарда, воспользовавшись еще каким-то новым языком.
– Это время пришло, господин наш Оррант! – провозгласил предводитель экспедиционного корпуса. – Веди нас, как шел когда-то на Санганд и Камарг!
Услышав это, Делламорте пробормотал себе под нос еще что-то, но на сей раз настолько тихо, что слов не расслышал даже автор, разве что узнал язык – тот же, при помощи которого он перед этим призывал на свою голову врага рода человеческого. Но странное бормотание не смутило гордого Сарда, относившего все непонятные вещи, произносимые привидевшимся ему Оррантом Великим, на счет Старого языка.
– Ты прав, отважный Сард, – вздохнув, вступил в игру гексенмейстер. – Пришло время выйти из-под земли. Мы уничтожим этот островок, найдем убийцу Ура, и он пожалеет, что сделал эфестов своими врагами.
Стена была вскрыта вновь. Ребенок зачарован и мог выдержать опасное путешествие назад, в сухость и покой военачальничьего дворца. Делламорте стал Оррантом.
Дальше происходило столь многое и столь быстро, что впору снимать небольшой фильм. Вот из хрустального колодца инициаций поднимаются два человека, в одном из которых мы с готовностью узнаем отважного предводителя экспедиционного корпуса по имени Сард; на груди его наглухо замотанный сверток. Сард, как и подобает человеку, только что проплывшему пять сотен футов под водой, мокр с головы до ног (он благоразумно отправился в подводную экспедицию без доспехов). Сверток же, устроенный на нем в чем-то вроде перевязи, выполненной из длинного геральдического шарфа, до этого скрывавшегося под одеждой Сарда, совершенно сух. То же можно сказать и о появившемся из колодца за два мгновения до Сарда гексенмейстере, который выполняет один из своих обычных трюков – проводит пальцами по лбу и делается сухим, едва выйдя из воды. Вот эфест вручает магистру сверток, и двое расстаются, при этом магистр отдает эфесту какие-то указания, и тот наклоняет голову, принимая их. Двое расходятся – один отправляется во дворец, во владения Нянюшки-Козы, другой в гостевое крыло замка – в расположение экспедиционного корпуса.
Дальнейшее можно сравнить с показательными выступлениями пиротехников, от души повеселившихся на разноцветном празднике ледовых скульптур где-нибудь на льду холодной северокитайской реки Сунгари. Уже вполне сухой и закованный в обычный голубоватый панцирь предводитель Сард во главе с мирно впущенным в Рэтлскар отрядом эфестов выезжает из ворот дворца, и Дети берут город. В истории подобные взятия обычно описывают разными красивыми выражениями. «Пустили на поток и разграбление», «оставили на милость победителя», «дали три дня на грабеж» и так далее. Никакого грабежа не было – как не было и милости. Эфестов не интересовали богатства Рэтлскара. Вернувшийся из тысячелетнего сна Оррант сказал, что город, укрывающий убийцу Ура, должен погибнуть, и теперь, когда они с Сардом вернули военачальнику ребенка – как было условлено его договором с всадником, – предательский город, так и не выдавший гексенмейстера, должен был погибнуть.
Фонтаном брызнуло в небо молочное, голубое, прозрачное, переливчатое стекло. Мелодично звеня, осыпались ажурные арки, хрустальные мосты и навесные переходы. Летели со стен вниз и, звонко ударяясь в стеклянные полусферы, рассыпались цветной крошкой глазурованные панели. Смешались в воздухе желтые, красные, золотые листья и птицы, а над поселением как будто поднялся, отделившись от людей, и повис тонким отчаянным облаком крик погибающего города, пахнущего померанцами, как кровью. Этому городу было некуда бежать.