Все кошки смертны, или Неодолимое желание
Шрифт:
– Чем… отличается?
– Он даже сделал попытку приподнять руку. Как я догадался, желая показать на окружающие нас декорации.
– Папаша… Нинель… те же девочки… В актрисы хотели!
– Значит, тогда, в первый раз, ты за ним следил? Я попался случайно?
– Жаль, - прохрипел он, и струйки крови потекли у него по подбородку.
– Жаль… Все время… мешал, гад!
Мне не совсем было понятно, чего ему «жаль»: что в тот день не прикончил доктора или что не добил меня. Скорее всего, того и другого.
Я повернулся к Люсик, чтобы снова перехватить
– Зина, это ты… дядю Вику?
– спросила она тихо и совершенно спокойно.
– Я, я!
– подтвердил он.
– Раньше надо… было!
И Люсик произнесла все так же тихо, но что-то неразличимо страшное, как завывание ветра на чердаке пустого дома, было в ее голосе:
– Что же ты наделал, Зина! Ты убил своего отца!
Наступила тишина, которая прерывалась только
предсмертными хрипами Зины.
– Ы-ы-ы, - протянул он наконец.
– Плевать… Ты тоже… своего… убила.
– Что-о?!
– сказали мы с Люсик одновременно.
А Зина в последние минуты обрел неведомо откуда взявшиеся силы. Заговорил хоть отрывочно, но ясно:
– Брось, сестричка. Я приехал утром рано… из Питера. Тебя не было. Удивился. Пошел наверх. Ты лежала рядом с ним. Вся в крови… И с этим… - Он, как мог, показал подбородком на тесак, который я задвинул под дальнюю лавку.
Я с ужасом, еще не до конца веря, перевел взгляд на Люсик. Она сидела с открытыми глазами, положив ладони на коленки, и слегка раскачивалась из стороны в сторону. Зина продолжал, но приступ его активности явно закончился. Мысли стали путаться у него в голове. Он уже не говорил, а невнятно бормотал:
– Отнес вниз… отмыл… сжег твою… отпечатки… одежду… Ты сутки… памяти не было… все равно…
Последним словом, которое он произнес в жизни, было «люблю…».
Дыхание еще вырывалось из него минуты полторы-две, потом Зина успокоился. Малай, склонившись, закрыл ему единственный глаз, но Люсик даже не обратила на это внимания. Сидела, все так же мерно раскачиваясь, глядя перед собой. И вдруг замерла.
Это было как во сне. Когда кажется, что бежишь во весь опор, а на самом деле остаешься на месте. Нас будто бы стало двое. Два Северина. У одного все мелькало перед глазами, словно он кубарем катился по крутому склону. Второй, кивая на Зину, немыслимо деловитым тоном отдавал распоряжения Малаю:
– Сними с него куртку и парик. Не надо, чтобы Люсик связывали с Белой Дамой. Мы всего этого не слышали. Вы с Паничем пришли сюда в поисках Марты и наткнулись на Зиновия. Он на вас напал.
Вполне возможно, что Севериных было больше. Как минимум еще один отчужденно наблюдал за первыми двумя со стороны, что-то прикидывая, вспоминая, сопоставляя.
Первый, оглушенный, ободранный в кровь, падал на самое дно давящего со всех сторон ущелья. Там, в полутьме, не видно было ничего, кроме превратившейся в соляной столб Люсик.
Второй продолжал неспешно говорить с Малаем:
– Будет время, зайди ко мне, покажу тебе видео, как погибла Марта.
И сочувственно наблюдал, как пензенский сыщик сначала бледнеет, потом багровеет, потом согласно кивает.
Третий Северин безуспешно пытался неловкими руками соединить разбитое вдребезги.
Неодолимая тягостность, да? Человек изо дня в день вынужден терпеть то, чего терпеть не хочет и не может.
«Он поставлял девочек половине города, совсем молоденьких. Это было невыносимо…».
«Папаша, дрянь… целочек им… А то ты… не знала… сестричка…»
Концентрическое сужение сознания. Моноидея. Квазиличность. «Короткое замыкание». Амнезия. «Ангелина не знает, что убила учительницу».
Квазиличность, реализовав неодолимое желание, уходит. Прежняя иногда возвращается, иногда нет. Люсик повезло - прежняя вернулась.
«Но если вокруг больного снова сложится непереносимая для него обстановка, если он опять попадет в стрессовую ситуацию…»
Квазиличность вернется.
Пусть на несколько мгновений: вспомнит все и снова в ужасе схлопнется. А там… Психическое и физическое истощение. Сумеречное сознание.
Разным Севериным нелегко будет собраться вместе.
Я встал и попытался взять Люсик на руки: надо было где-нибудь уложить ее поудобней. Но у меня ничего не получилось. Сначала я не смог отклеить ей руки от коленей. Потом обнаружил, что у нее не гнутся спина и шея. Малай бросился было помогать, но и вдвоем мы не смогли ничего поделать. Каменная статуя: все мышцы отвердели, жилы натянулись. Только глаза оставались открыты и смотрели в одну точку. Абсолютно пустые, без всякого выражения глаза.
– Кататонический ступор, - сказал врач, когда «скорая» наконец приехала, обогнав полицию. Но добавил с сомнением: - Хотя какой-то не совсем типичный.
Он вкатил ей полный шприц прямо в спину, под лопатку, и Люсик сразу обмякла, свалилась мне в руки, как куча тряпок. Я отнес ее до машины, сам уложил внутрь на носилки и сказал, что поеду с ней в больницу. Но тут наконец появились полицейские, и никто никуда уехать мне не дал.
В больницу я попал только к половине шестого утра.
– Это не наш пациент, - не слишком любезно сказал дежурный терапевт с красными припухшими глазами, которого я разбудил своим появлением.
– Ее уже отправили в психиатрию.
Психиатрия.
Психиатрия, как и было сказано.
Ах, доктор Ядов, доктор Ядов! Как мне будет вас теперь не хватать!
32
Мой дед, проживший большую и сложную жизнь, любил повторять: оптимист не тот, кто считает, что все будет очень хорошо, а тот, кто надеется, что не все будет очень плохо. С наступлением следующего дня, я не ощущал себя оптимистом и в такой малой степени. Спал ли я, вернувшись домой под утро? Или в просоночном состоянии бредил какими-то мрачными картинами? Ни одна из них не оставила четких следов в памяти, кроме общего чувства тоски, подавленности и нежелания вставать.