Все кошки смертны, или Неодолимое желание
Шрифт:
На этот раз они подошли.
Но мои теперешние гости этого пока не знали. А поскольку я, в свою очередь, еще не знал, надо ли им об этом знать, то решил слегка перехватить инициативу:
– Непонятно! Если это самоубийство, то за каким хреном вам понадобилось устраивать у меня в квартире обыск? Решили воспользоваться случаем и пошарить у частного сыщика в закромах, да? Ну и как, нашли чего-нибудь? А то ведь вы меня знаете: уже завтра в прокуратуре…
Но договорить мне не удалось. Еще раз угрюмо переглянувшись с Хариным, Мнишин пробормотал:
– Это не мы.
– А кто?
– довольно
– Вот это и хотелось бы выяснить, - зловещим следовательским голосом сообщил Харин.
По всему было ясно, что деваться мне некуда: шутки кончились, придется выкладывать все как есть.
Ну или почти все.
Среди моих вчерашних свершений имелись такие, о которых не принято говорить вслух. Во всяком случае, в беседе с представителями правоохранительных органов. Я уже открыл рот, но тут в голову пришла одна мысль. Поэтому, сделав вид, что просто трудно сглотнул от волнения, я промолчал, тщательно, как мозговую косточку, эту мысль со всех сторон обсасывая.
Сам столько лет проработав в ментовке, я не мог не понимать, что вряд ли эта сладкая парочка рассиживалась здесь в праздном ожидании меня. У них было полно времени предварительно выполнить весь комплекс необходимых в таком случае оперативных мероприятий. Лично я бы на их месте первым делом посетил квартиру покойной Нинель. После чего, ознакомившись с художественным беспорядком, наведенным там нами с Мерином и Бульбочкой, неизбежно сделал соответствующие умозаключения. И провел бы в Стеклянном доме тщательную отработку жилого сектора. В результате которой наверняка нашел бы каких-нибудь свидетелей, видевших ихний, Мерина с Бульбочкой, микроавтобус, довольно долго отиравшийся у подъезда, слышавших звуки наших ночных игр, и так далее. Поэтому, прежде чем начинать откровенничать, следовало выяснить, насколько мои собеседники информированы.
– А дома вы у нее не были?
– с растерянным видом спросил я.
– Как сам-то думаешь?
– раздраженно бросил в ответ Харин. И к счастью для меня, не заметив предупреждающих гримас на физиономии своего начальника, продолжил с нетерпением: - Там все чисто, она туда, чай, несколько дней не заявлялась.
Вот это да!
От такого заявления у меня аж дух захватило. Выходило, Бульбочкины и Мериновы приятели, освободив их, еще и прибрали на месте происшествия! Подобная предусмотрительность и впрямь смахивала на почерк какой-нибудь спецслужбы.
Но дело было даже не в этом.
А в том, что, насколько я понимаю логику своих коллег, они вряд ли стали так стараться, чтобы убрать с пола разбитые горшки из-под кактусов. Не надо быть Эйнштейном, чтобы догадаться: чистоту в квартире Нинель наводили с единственной целью — скрыть следы обыска, подобные обнаруженным у меня дома. Которые, несомненно, уничтожили бы и здесь - кабы героиня моего короткого романа не выпорхнула из их рук прямо наземь средь бела дня на глазах у многочисленных зрителей.
Что из всего этого следовало?
Если честно - черт его знает.
Решать надо было быстро. Хотя Харин с Мнишиным трудятся не в какой-нибудь там элитной спецслужбе, а всего лишь в районной уголовке, их квалификации вполне хватит, чтобы мгновенно определить, когда я начну крутить вола. Вот тут-то
Самая лучшая на свете ложь - это правда. Когда от вас ждут, что вы сейчас приметесь гнать напропалую, начинайте говорить правду - с широко открытыми невинными глазами. И как только собеседник окончательно придет к глубокому внутреннему убеждению, что вы самым наглым образом забиваете ему баки, парой-тройкой убедительных доказательств (правда - она всегда себе дорогу пробьет!) покажите ему, что на самом деле все вышесказанное - святая истина. И только тут, удостоверившись, что он вконец запутался, можете приступать к запудриванию ему мозгов по полной программе.
– У меня поручение от клиента, - сообщил я, доверительно понизив голос.
– Младшая шаховская дочка наняла меня расследовать убийство папаши. А поскольку Нинель… э… покойная гражданка Шахова работала у него, то… сами понимаете… Пришлось.
– Что пришлось?
– с протокольной суровостью уточнил Харин.
Но в его тоне мне почудилось нечто большее, чем служебная ревность. Недаром в нашем околотке болтают, что, сообразно говорящей фамилии, жизненным кредо старшего опера является посильная реализация известной максимы: «Всех женщин не уестествишь, но к этому надо стремиться». Вследствие чего каждый чужой адюльтер воспринимается им как личный выпад.
Я покаянно повесил голову.
– Что называется, и рыбку съесть, и… ну… кое-что получить…
– Ну и как, съел?
– грубовато поинтересовался Мнишин.
– В каком смысле?
– я сделал вид, что смутился.
– В смысле, какую-нибудь информацию надыбал?
– нетерпеливо уточнил он.
– По делу - ничего… - Я совершенно искренне развел руками.
– Так, - подвел итог Мнишин.
– Что и требовалось доказать.
– И задал следующий вопрос как бы между прочим, с легким пренебрежительным смешком: - Эта младшая дочка… она что же, всерьез хочет, чтобы ты маньячку нашел?
– Да нет, - поддержав его тон снисходительной ухмылкой, махнул я ладонью.
– Вбила себе в голову, будто это инсценировка: дескать, убийца под маньячку только хлещется, а грохнули папаню за другое.
– За что?
Я пожал плечами:
– Конкретики мало. Так, взгляд и нечто. Что-то насчет девчонок, которые работали у него моделями. Месть, ревность и все такое…
– Короче, далеко ты не продвинулся, - с удовлетворением подвел итог Мнишин.
– И советую оставаться на том же месте, - с неприкрытой угрозой в голосе добавил Харин.
– А то если со своими бреднями напортачишь нам с маньячкой… Сам знаешь, дело на контроле у города. Там с тобой чикаться не будут.
– Ну и последний вопросик… - глядя не в лицо, а изучая лацкан моей куртки, пробормотал Мнишин. Из чего я сделал вывод, что вопросик, что называется, последний только по счету, но не по значению. И угадал.
– Что ты делал сегодня… ну, скажем, начиная с одиннадцати часов утра?
Для начала я поведал им о том, что, когда покидал квартиру, Нинель еще мирно спала. Потом в общих чертах рассказал о культпоходе в театр «Купидон», стремительном марш-броске по коридорам воскового музея и, наконец, о посещении психбольницы. Умолчав, о некоторых наиболее одиозных деталях этого визита.