Все люди - враги
Шрифт:
– Что вы хотите этим сказать?
– спросил Тони, несколько испуганный ее проницательностью, но вместе с тем явно заинтересовавшись ее словами.
– Вы втайне оба презирает" друг друга. А между тем Маргарит была бы прекрасной женой для человека другого склада, вроде Уолтера, например. Он честолюбив, ему везет по службе - он скоро будет помощником министра, - он жажд-ет общественного признания и завоевывает его. Он прекрасно входит в общую схему вещей, а это именно то, чем восхищаются такие женщины, как Маргарит, то, чего они требуют от мужчины. А вы под эту марку не подходите! И я тоже. Вы непрестанно разочаровываете Маргарит, так же, как я разочаровываю Уолтера.
Я так же мало гожусь в жены преуспевающему мужчине, как вы на роль преуспевающего мужа. Вы не деловой человек, Тони. Вы это знаете не хуже меня.
И вы несчастливы.
Энтони подумал, что ему не следует упускать возможность увести разговор подальше от щекотливой темы личных отношений.
– Может быть, вы правы, говоря, что я не вполне удовлетворен своей жизнью, - сказал он осторожно, - но вы сильно заблуждаетесь, считая причиной этого Маргарит. Женщины всегда воображают, что они единственные виновницы мужского счастья - primum mobile [Главный двигатель (лат.)] всей нашей жизни, высшее благо. Вы подошли гораздо ближе к истине, сказав, что я не деловой человек. Я никогда им не был и не буду. С точки зрения житейского здравого смысла мне, как говорится, "везет". С точки зрения рациональной оценки человеческого труда я получаю непомерно много за то, что ничего особенного не делаю. Этим я обязан тому, что я мистер Маргарит. Я живу своего рода синекурой. Правда, я достаточно умен, чтобы понимать происходящее и даже вносить предложения, которыми иногда руководствуются. Но мое назначение - это заботиться о Маргарит, которую надо обеспечить всем, а во всем остальном мне разрешается отойти на задний план. Несколько тысяч фунтов, полученных мною по наследству, которые я вложил в дело, фактически очковтирательство. Если бы не Маргарит, они бы потребовали с меня по крайней мере тысяч пятьдесят.
Тони нечаянно высказал то, что уже давно занимало его, самые сокровенные мысли, и сказал гораздо больше, чем намеревался.
– Да, - сказала Элен, - но вы видите, как-никак Маргарит все-таки замешана в этом.
– Только косвенно.
– Он уже жалел, что сказал так много.
– И это отнюдь не касается наших личных отношений.
– Неужели? А я бы сказала, что касается. Но что же, собственно, вам так не нравится в деловой жизни?
– Все, - сказал Тони с горечью. Он запнулся, потом заговорил быстро, почти бессвязно, как будто думал вслух. Сейчас он видел в Элен лишь человеческое существо, которое проявило к нему какое-то внимание и оказалось способным хоть немного угадать его тщательно скрываемое разочарование в самом себе и в жизни.
– В тысяча девятьсот девятнадцатом году я был почти конченым человеком - и морально и физически.
Я не только чувствовал, что дальше идти некуда, я дошел до полного отчаяния. Мне казалось, что жизнь крошится у меня под пальцами. Истины, в которые я, безусловно, верил, изменили мне, или, во всяком случае, мне казалось, что изменили. Та жизнь, за которую я боролся, окончательно ускользала от меня.
Даже в отношениях с прежними друзьями точно произошел какой-то перелом. Казалось, что из всех людей я самый бедный - не из-за отсутствия денег, а обездоленный в жизни. Я мечтал создавать, строить здания, которые что-нибудь значили бы, а меня засадили составлять сметы бетонных дач. У меня только и были на свете что отец да Маргарит - и они, как большинство благожелательных людей, старались, чтобы я стал таким, каким им хотелось, и делал то, что было нужно им, а не мне. Вот таким образом я и вошел в так называемую деловую жизнь.
Он внезапно замолчал и угрюмо уставился на сырой пучок мертвой травы у себя под ногами, нервно кроша на мелкие кусочки сухой стебель дикого укропа. Элен ничего не говорила, выжидая с кошачьей настороженностью, не скажет ли он еще чего-нибудь.
– Деловая жизнь!
– вдруг воскликнул он с таким негодованием, что она даже вздрогнула.
– Деловая бездейственность, трудовая праздность, купить дешево, продать дорого - едва ли не самая подлая деятельность, на которую способен человеческий ум, а вместе с тем самая уважаемая и высокооплачиваемая в наше время. Блеф. Жульничество. Деградация. Меня тошнит от всего этого.
– Бедный ягненочек!
– сказала Элен с притворным сочувствием.
– А я и не знала, что вы так ненавидите работу.
– Я вовсе не ненавижу работу, - сердито возразил Тони.
– Я ненавижу свое дело именно потому, что это не работа. Работать - значит создавать что-то,
делать
Он вдруг замолчал, инстинктивно почувствовав, что бросает слова на ветер и никто не может быть гак далек от действительности, как такие состоятельные женщины среднего класса, как Элен. Их праздность, роскошь, тщеславие, думал он с горечью, способствуют процветанию всего этого гнусного мошенничества. Они увиливали от войны, увиливают от работы, увиливают от воспитания детей, если не от самого деторождения, и каждая из них хочет быть маленькой королевой, сидящей на навозной куче, которую нагреб ее муж, копаясь в грязном мире денег.
А потом они еще жалуются, что к ним несправедливы, их обижают. Что она такое говорит?
– ...Разумеется, работа Уолтера носит совсем другой характер - это действительно восстановление страны. И я прекрасно понимаю, почему вам досадно тратить время на деловую рутину. У вас неподходящее интеллектуальное окружение. Почему вы не хотите, чтобы мы познакомили вас с некоторыми действительно интересными людьми из наших лондонских знакомых?
– Нет, благодарю вас, - сказал Тони мрачно.
– Если и существует какое-нибудь более пустопорожнее и убогое жульничество, чем жульничество деловой сферы, так это жульничество ваших надменных интеллигентов. Уж лучше быть котенком и кричать "мяу".
– Тогда чего же вы хотите?
– спросила она ехидно, оскорбленная в своем тщеславии его презрительным тоном.
– Луну, - ответил он, вставая: - Не пора ли нам возвращаться домой? Здесь холодно.
II
В течение двух следующих месяцев Энтони переживал тяжкую душевную борьбу. У него не было никого, кому он мог бы вполне довериться, за исключением разве Джулиана или Уотертона, и ему приходилось вести эту борьбу в одиночестве. Несмотря на свою привязанность к Джулиану или, вернее, из-за нее, ему не хотелось вынуждать молодого человека держать что-либо втайне от сестры. В самом деле, сознание, что его представление о жизни абсолютно не совпадает с представлением Маргарит и что он готов совершить шаг, которого она не поймет и не одобрит, являлось для него сейчас самым большим затруднением; имеет ли он моральное право навязать ей свое решение (скажем, решение порвать с жизнью, которую вел), доказав ей свою правоту или совсем не считаясь с ее возражениями? Советоваться с Джулианом значило просить его поддержки, как бывает в большинстве случаев, когда просят совета. Он почти не сомневался, что Джулиан поддержит его, но ему не хотелось ставить Джулиана в неловкое положение, осложнять его отношения с семьей. И не потому, что Джулиан был как-то особенно привязан или питал какие-то нежные чувства к кому-либо из родных, несомненно, он был в более дружеских отношениях с Тони, чем с кем-либо из своих. В угоду родителям Джулиан все еще изучал право и готовился к адвокатуре, но подобно многим юристам, слишком чувствительным ко всяческим перипетиям и неожиданностям этой профессии, увлекался журналистикой. Из всех родственников только один Тони поощрял его в выборе столь рискованной карьеры.
"Нет, - решил Энтони, - у Джулиана достаточно своих осложнений, нел.ьзя взваливать на него еще и мои". Таким образом, Джулиан был решительно отстранен. Оставался Уотертон, добродушный, искалеченный войной Уотертон, богатый снисходительной мудростью и довольно беспечно существующий на свою пенсию инвалида. Да, но последние пять лет Тони почти не виделся с ним. Маргарит недолюбливала его.
И, как это нередко бывает по милости жен, Уотертона, вместе с другими друзьями холостой жизни Тони, искусно отвадили. Даже Крэнга, заслуживающего всяческого уважения в качестве начальника Уолтера в министерстве, не очень-то принимали в их доме на том лишь основании, что миссис Крэнг не "леди".
"Как будто это что-то значит, - сердито ворчал про себя Тони, - добрая, честная женщина, ей можно только поставить в заслугу, что она не старается быть леди, хотя я, признаться, не совсем понимаю, что это такое". Он решил поговорить на днях с Уотертоном, невзирая на его бедность, на то, что он откровенно высказывает своё мнение и, как выражалась Маргарит, напоминает мертвеца на балу с его высохшей левой рукой и страдальческим выражением лица.
В начале марта Энтони уехал на несколько дней за город, чтобы прийти к какому-то решению. Он не пытался разобраться, почему ему понадобилось для этого уезжать за город, разве только, что он не мог как следует сосредоточиться в Лондоне, - слишком давила на него воля всех этих миллионов людей.