Всегда солдат
Шрифт:
Рощин больно ткнул меня в бок и зло прохрипел:
– Ты что, раньше себя другого хочешь послать на расстрел?!
Тарануха сердито сверкнул на Михаила глазами и тихо сказал:
– Иди, Петрович. Оттяжка ничего не даст…
– Не могу, - чуть слышно прошептал я и еще сильнее прижался к холодной стене.
Это была не трусость. Не страх перед смертью сковал меня. Это был нечеловеческий ужас от сознания величайшей несправедливости. Целый год я шел через смерть. Слепым и почти неподвижным не раз вырывался из ее цепких лап. Дважды
Но такое не объяснишь товарищам в двух словах.
А в камере, повторяемое эхом, гремело:
– Са-а-бу-у-ров!
Гитлеровец в очках сказал что-то тюремщику, достал из кармана авторучку, блокнот, переступил порог камеры. За ним последовал надзиратель.
– Фамилия?
– надзиратель ткнул связкой ключей в грудь первого от двери заключенного.
Нас снова переписали.
Я едва не выдал себя, но в последнюю секунду спохватился и назвал первую пришедшую в голову фамилию:
– Новиков.
Вечером в тюрьме что-то произошло. Торопливо захлопали двери камер.
Когда зажегся электрический свет, к нам заглянул надзиратель. [121]
– Приберитесь тут у себя!
– крикнул он.
– Да живо! Начальство едет.
А по коридору уже неслось:
– Приехали!
Кто- то недовольно спросил:
– А этих куда?
– Давай пока сюда!
– крикнул наш надзиратель.
– Быстро!
– Это ж пленные, - слабо запротестовал тот же голос.
– Ни черта им не сделается. Переночуют, а утром им все равно выметаться.
В камеру ввели двадцать пять пленных. Большинство было в гражданской одежде, каждый нес с собой торбы, туго набитые продуктами и вещами. Старые обитатели камеры гуртом сбились в дальнем углу.
Тит Павлович долго приглядывался к пленным, потом как бы про себя произнес:
– Ведь их не переписали…
Я вопросительно посмотрел на Тарануху. Он встал и направился в противоположный угол.
– Откуда, хлопцы?
– раздался его глуховатый басок.
– Разные мы, - послышалось в ответ.
– По селам ховались, кто так просто, а кто приймаком был.
– Теперь в смертники попали!
– крикнул кто-то из наших.
Пленные заволновались. Тит Павлович успокоил их.
– Шутит человек. Да вы уж больно пугливы.
– А ты, дядя, нет?
– с вызовом произнес один из новичков.
– Я-то? Посильнее тебя буду, парень!
– Как так?
– А вот так. Ну-ка, потеснитесь. Погутарим малость.
Тит Павлович втиснулся в круг, сел на пол и заговорил. Я не прислушивался к словам, видел только, как новички иногда хмурились, иногда улыбались. Раза два камеру взрывал дружный смех.
– Слово, ребята?
– произнес под конец Тарануха и поднялся.
Ближние к нему пленные согласно закивали. [122]
– О чем это вы?
– спросил Рощин, когда Тарануха вернулся на свое место.
– Завтра, если сменится наш надзиратель, - тихо сказал Тит Павлович, - вы двое уйдете с пленными.
– Как?
– Увидишь.
Утром в тюрьме опять начался переполох. Надзиратели, заступившие на дневную смену, по всем камерам искали вчерашних пленных.
– Посмотри, может, они в тридцатой, - приказал кто-то.
– Давайте, хлопцы, быстро в тот угол, - скомандовал Тарануха.
– А вы, - он посмотрел на нас с Рощиным, - втиснитесь в самую середку. Ребята предупреждены. Под шумок двое проскочите. Живо!
Я встретился с Титом Павловичем глазами. Он понял мой безмолвный вопрос.
– Стар я для вашей компании. На меня могут обратить внимание, и тогда… Да и со своими не расстанусь. Ясно? Ну, прощайте, хлопцы!
Тарануха решительно подтолкнул нас к пленным. Только мы затесались в их ряды, распахнулась дверь. Показался надзиратель.
– Не наш!
– с облегчением прошептал Рощин.
– Эй, не у вас ли вчерашние пленные?
– крикнул надзиратель.
– Здесь, здесь!
Новички гурьбой двинулись к выходу.
– Сколько вас?
– Двадцать семь, - ответил Тарануха.
– Вот они, все гуртом держатся. Сосчитай.
– Двадцать семь, - дружно подхватили пленные.
– Напутали, значит, вчера. Выметайтесь, да поживее! Потом поздно будет. Враз в особый список угодите.
Я оглянулся: Тит Павлович еле заметно кивнул. У меня торопливо забилось сердце. [123]
Снова на восток
Побег
Из тюрьмы мы попали в Конотопский лагерь военнопленных, но пробыли там недолго. В декабре пленных стали эшелонами отправлять на запад. Случилось так, что при комплектовании партии потерялся Рощин. Нашу партию в составе пятисот человек вывезли в Винницкую область.
Двадцать пятого декабря мы прибыли в Калиновский лагерь. Располагался он на окраине села, носившего то же название. Рядом проходила железная дорога.
Разместили нас в бывшей колхозной конюшне. Помещения не имели крыши, в них гулял ветер, пол был засыпан снегом, перемешанным с соломой и сеном. В день нашего приезда ударил мороз. Поэтому в первую же ночь многие пленные сильно обморозились, а двое так закоченели, что не могли двигаться. К вечеру, когда мы вернулись с аэродрома, где расчищали взлетно-посадочную полосу и укатывали снег, эти несчастные впали в беспамятство. Нам приказали бросить еще живых людей в траншею, вырытую на краю лагеря. Но пленные отказались повиноваться.