Всего лишь я
Шрифт:
– Чуть было не согрешил, – в голосе пришедшего слышались нотки сожаления. Он словно оправдывался за что-то. – Думал, померещилось. Теперь вижу, что нет. Это действительно карта Души.
Он подошел к изголовью топчана, на котором вытянулось мертвое тело Туста, и протянул руку к божественному огню. Целую минуту он простоял так, с протянутой рукой.
– Ты кто? – решил прервать молчание Кайс. – И какое тебе дело до моей карты?
– Я? – гость повернулся к Кайсу, снимая капюшон. —Я тот, кто мог тебя казнить полгода тому назад. Я тот, кто мог спасти этого старика от участи, что его постигла. Я тот, кто не сделал ни первого, ни второго.
Таинственный гость стянул капюшон с головы.
– Арчи? – удивленно спросил Кайс. – Сам глава тайной службы
На худом, волевом лице Арчи не отразилось ничего. Ни злости, ни насмешки. Абсолютно ничего. Лицо его было словно слеплено из воска.
– Для тебя я господин. Господин Арчи. И если ты думаешь, что страшнее той участи, что постигла тебя сейчас, ничего не будет, то ты ошибаешься. Не испытывай моего терпения, узник.
Арчи приблизился к Кайсу и сел рядом, не сводя взгляда с пламени карты.
– Ты знаешь силу того предмета, коим владеешь? Вижу, что нет. Ваша беда в этом. Я имею в виду простых людей, а не собирателей. Эта карта с ее божественным, умиротворяющим пламенем, делающим мысли любого, кому посчастливилось его созерцать, чистыми и добрыми – что ты знаешь о ней? Знаешь ли ты, смертный, что стоит ее перевернуть, как пламя станет цвета крови, и каждый, кто заглянет в этот кровавый цветок, будет думать только о том, как бы убить того, кто сейчас разделяет с ним это чудо созерцания? Вижу, что не знал ты этого. Не мудрено. Найдя одну единственную карту, вы, простачки, носитесь с ней по миру, прячетесь, хоть вам и известно, что силой у вас не забрать вашего сокровища. Нет! Вы подобно крысам ищите щель поглубже, вы сходите с ума… Этот старик, что лежит подобно полену и должен быть предан огню, как и подобает полену – чего он добился тем, что прятался всю жизнь? Стоила ли его жизнь такого конца? В порыве хмельного бахвальства рассказал он на дружеском пиру, что лишь благодаря карте металл слушается его, как младший старшего. Всю жизнь молчал, и вот, пять лет тому назад, его терпение лопнуло. Закончилось терпение, и с ним закончилась его свобода. Средь самых верных друзей найдется тот, кто верен лишь себе и своим интересам. Тот, кто донес на Туста-кузнеца, надеялся, что карта достанется ему, и его гончарная мастерская станет процветать. И невдомек тому завистнику, что никакая карта ему не поможет. Доставшаяся старшему брату по наследству от покойного отца мастерская не давала ему покоя, лишила сна, и он отравил брата своего. Ничего не смысля в делах, довел семейное дело до долгов, и решил так, наветом, поправить свои дела. Досталась ему часть имущества Туста, та, что законом обещана за поимку или выдачу вора, а карта, что не открылась ему, была брошена в плачущее лицо кузнеца. И что теперь? Нет Туста, нет его дела, та часть, что досталась гончару, так же была бездарно брошена на ветер. Нет ничего, лишь карта, что покоится под его руками. Ведь она там? Ты же, как человек честный и благородный, не принял от него подарка, я прав?
Ошеломленный этим рассказом Кайс молчал. Арчи продолжил:
– Он не рассказывал тебе о том, что хранил ее на своей груди, и в этом нет ничего странного. Он был слабым человеком. Я так думаю, что ты показывал ему свое пламя и прежде, а сегодня, когда он последний раз смотрел на него, он все-таки вспомнил, что люди важнее карт. Для вас, олухов, так и есть. Ибо, повторю, вы носитесь со своим сокровищем, как базарные сумасшедшие, вместо того, чтобы использовать их. Тусту следовало бы держать ее на виду с самого начала. И дело бы его жило и поныне. И завистник бы остался другом ему, хоть и плохим, но другом. Пришел бы он к нему с просьбой, и Туст не отказал бы. Глядь, и вместе с железками он за долю малую еще б в довесок и горшки продавал. Так сказать, хочешь мою тяпку чудесную – продаю только с горшком.
– Ты знал, что он невиновен, и бросил его в тюрьму? А тот, кто убил брата своего и Туста оклеветал, на свободе остался?
– Ага, – часто закивал Арчи. – Представляешь? Только не спеши делать выводы. Я не монстр, каким меня все считают. Когда ты выйдешь отсюда на свободу, то сходишь
Кайс молчал.
– Твой срок закончен сегодня. Ты волен жить, как тебе вздумается. Ты можешь уйти, а можешь остаться служить мне, заодно узнать о картах все, что знаю я. А теперь возьми свою карту и ту, что отдал тебе Туст – она теперь тоже твоя.
Арчи встал и, подойдя к двери, окликнул тюремщика. Чтобы так быстро человек передвигался на четвереньках, Кайсу еще не доводилось видеть. Уткнувшись в босые ступни Арчи лбом, тучный дежурный застыл, ожидая приказаний.
– Старика сжечь по всем правилам и традициям. Прах развеять с городской стены, на востоке.
Послышался звон монеты, упавшей с ладони Арчи у самого уха тюремщика, которую тот тут же накрыл рукой, чтобы не укатилась.
– Ты со мной или бродяжничать?
– Я с тобой, – ответил Кайс.
Глава 3
Когда повозка подъехала к воротам дома Глута, навстречу хозяину и его семье выскочил верткий малый, и, приняв из рук мужчины поводья, увлек лошадку, запряженную в кибитку, за собой. Все семейство с радостью взирало на родной дом, который они чуть было не продали. Из просторного на вид дома высыпали какие-то тетки и девушки, обступили Вель с малышкой на руках, не переставая охать и ахать, закружили и уволокли хозяйку.
– Тьфу, – не скрывая раздражения, сплюнула в сторону старая Гезиль. – А я что, не хозяйка в этом доме? Меня и привечать не нужно?
Тогда Глут обнял мать своей жены и сказал:
– Ты тут главная. Всегда была, даже когда молчала. А теперь уж и подавно! Не сердись, но сегодня в этом доме одна звезда —Улдыз.
Первые шесть дней пребывания в этом гостеприимном доме —а по словам самого Глута, так и вовсе в его, Трафо, собственном —прошли для путника тихо и размеренно. Ему предоставили комнату и дали полную свободу действий, буде ему вдруг захочется что-нибудь в ней исправить. В довесок к позволению Вель всучила упирающемуся Трафо мешочек со звякнувшими в нем монетами.
– В нем довольно серебра для мелких покупок, – сказала она. – Но слишком мало, чтобы оно было откупом за твою доброту.
Оглядев впервые свое новое жилище, Трафо так и не смог обнаружить, что ему могло оказаться не по душе. Такого богатого убранства ему не доводилось до сих пор видеть. Решив оставить все так, как есть, тем более, что ему все нравилось, он целый день высыпался. Да и следующие дни также прошли в неге. Трафо делал короткие вылазки в общий зал, когда его звали обедать или ужинать, рассеянно отвечал на вопросы, и, как только с едой было покончено, возвращался к себе.
Но все это прекратилось, когда, скромно опустив голову, к нему в комнату вошла девушка, скрывающая свое лицо под дымчатой шелковой накидкой. Она едва слышным голосом сказала, что его ждет старшая хозяйка Гезиль.
Ступая следом за визитершей, которая, указывая путь в покои Гезиль, быстро переступала изящными ножками по гладкому граниту пола, Трафо поймал себя на мысли, что заворожён ее фигурой и роскошными, черными, как кровь земли, волосами, что подобно потоку стремительной реки струились по ее хрупким плечам. За такими нескромными мыслями он и не заметил, что их путешествие окончилось, толком не успев начаться. Девушка остановилась у одной из дверей и, попросив Трафо обождать, скрылась с его глаз. Не прошло и минуты, как из-за слегка приоткрытых дверей послышался голос Гезиль: